– Кристиан Стендер состоит в этой ложе?

– И еще некоторое количество влиятельных людей, да.

– Значит, вы с ним знакомы? Почему вы нам об этом не сказали?

– Вы же не спрашивали.

– А вы считаете, что для нас эта информация интереса не представляет – что вы дружите с отцом жертвы?

– Полагаю, это вы определяете, какая информация важна для вашего расследования. Не могут же другие за вас решать.

– Может, вы и с жертвой были знакомы ближе, чем прикидывались? С дочерью вашего близкого друга?

– Как сказать, знаком, пересекался с ней пару раз.

– И тоже не считаете, что обязаны были рассказать нам об этом?

– Я абсолютно не понимаю, какое значение может иметь мое знакомство с семьей Стендер. Совершено жуткое убийство, и, как я понял, работа полиции сейчас заключается в поиске подозреваемых и проверке их алиби. Мое вы уже проверили и нашли железным. К тому же мои личные связи, наверное, к делу не относятся, если только они не выводят на новых подозреваемых. А тот факт, что я встречался с дочкой Стендера несколько раз на каких-то сборищах, тут ведь не при чем, так?

– Вы, наверное, разговаривали с ней весной на ужине у Эстер ди Лауренти?

– Как я уже говорил, в тот вечер я был слишком занят серьезным общением, чтобы болтать с персоналом. Но я с ней вежливо поздоровался, и об этом я, кажется, тоже упомянул в ту нашу встречу…

– Нет, не упомянули. Располагаете ли вы другими неважными сведениями об убитой и ее семье, о которых умолчали ранее? Иначе, сдается мне, придется отвезти вас в управление и получить эту информацию в ходе формального допроса.

Эрик Кинго запрокинул голову и рассмеялся.

– Как же я все-таки люблю такие разговоры. Помечание территории в чистом виде. Тестостерон как он есть! Ха, как смешно! – Он поднялся с кресла одновременно с появлением запыхавшегося ассистента, спускавшегося по лестнице с двумя дымящимися стаканчиками.

– Ну, теперь нам с Муниром все-таки придется заняться подготовкой выставки, у нас полно работы. Сообщите, если мне надо будет явиться в управление, чтобы вы покопались в моей памяти. Только придется подождать пару часов, сначала мы тут все разместим. Вы, кажется, хотели спросить что-то у Мунира? А я пока позвоню в Лондон. Спасибо за визит.

Кинго прихватил мобильный телефон и скрылся за стенкой, вероятно, в смежной комнате, которой из офиса не было видно. У Йеппе возникло огромное желание надеть на этого человека наручники и немедленно заключить его под стражу только за то, что он своим высокомерием мешал работе полиции. Вместо этого он допросил Мунира, который, сложив руки на груди, угрюмо отвечал, что не знает никакого писательского клуба и не имеет представления ни о каком имени пользователя и пароле. Очередной тупик.

Прежде чем завести машину, Йеппе проверил телефон и обнаружил, что Йоханнес опять ему написал. «Надеюсь, ты придешь! В 19. Й.». Он снова забыл ответить. Теперь ему придется туда ехать, чтобы не предать старого друга. Если только до вечера не возникнет очередной труп. Надежду ведь никто не отменял.

*

Коробка каберне совиньон была пуста. Эстер наклонила ее вперед, потом назад, перевернула вверх дном, но добыть получилось лишь несколько капель. Наконец она разорвала картон и вытащила мешок, чтобы выдавить из него все что можно. В результате она разжилась одним глотком. Придется пить воду. Открыв кран и дав воде немного слиться, она принялась хлебать прямо из-под крана. Тяги к вину это не заглушило.

Эстер присела на корточки и заглянула в глубину нижней части шкафа, которую называла винным погребом. Не считая смятого пакета из «Ирмы», в шкафу было пусто. Тогда она встала и открыла бар. За дверцей из красного дерева выстроились пыльные бутылки с ликерами, которые она добавляла в десерты: крем де мент, драмбуи, калуа. Она вытаскивала липкие бутылки и ставила их на пол, пока не добралась до настоящего чуда: полутора литров прекрасного португальского дору, припрятанного для особого случая. Бережно взяв бутылку обеими руками, она еле-еле сдерживалась, чтобы не обнять ее.

Первый бокал она выпила стоя у кухонного стола. Второй унесла в гостиную, где тяжело опустилась на персиковый плюш. Кто-то пытался вмешаться в ее жизнь, дискредитировать ее и лишить того малого, что у нее было. Воплощение в реальность сюжета ее книги, смерть Кристофера, диспенсер для скотча, положенный ей на стол. Трудно было не принять все это на свой счет! Эстер осушила бокал и встала за очередной порцией, наслаждаясь знакомым звоном в ушах и ощущением полноты момента, которому даже подкашивающиеся колени не могли помешать. Самое время ей нажать на стоп. Стоп, фигоп, антилоп. Она налила еще один бокал, до самых краев, и открыла компьютер. Страница с вкладками была по-прежнему открыта в браузере, она выбрала Гугл Докс и сделала неосторожный глоток; пришлось пальцами вытирать с подбородка капли. Страница открылась без проблем – значит, полиция ее еще не заблокировала, – и чужой текст снова осклабился на нее с экрана.

Что все это значило? Кто-то решил убивать, потому что, по его мнению, она написала плохую книгу? Да книга ведь, черт побери, еще не донаписана, не говоря ужео том, что не издана!

«Чего ты хочешь?» – написала она, но тут же стерла. Нельзя же вот так взять и написать сумасшедшему в самый разгар расследования дела об убийстве. Ну а что, если безумец написал первым? Не глупо ли будет проигнорировать его текст? Она сидела, держа кончики пальцев на клавиатуре, смотрела на мигающий курсор и ощущала поднимающуюся волну гнева. Посчитала до двадцати, пятидесяти, ста. А затем написала:

Он понимает, что зашел слишком далеко. Сдурил. Убийство Кристофера было ошибкой, непродуманное и небрежное. В попытке создать путаницу он разоблачил сам себя. Он знает, что оставил следы и что скоро его обнаружат. Глупо! Он дурак! Мелкая вошь, которая крадет и разрушает чужие жизни, чтобы обогатить свою. Но теперь все кончено. Он возомнил, что контролирует ситуацию, что это он управляет ходом сражения, на самом же деле его, сидящего в скорлупке, того и гляди смоет в Ниагарский водопад, а он единственный об этом и не догадывается.

Эстер посмотрела на эти слова и ощутила пронзительную ненависть и к ним, и к их адресату. Всей душой она желала влить в них яд, чтобы, прочитав их, он ослеп и сдох.

Одинокий и покинутый, бедный человечишко, которого никто не любит и никогда не мог полюбить, даже его собственная мать. Ибо кто же полюбит такого выродка, его больную изуродованную душу?

Она допила бокал и почувствовала головокружение. Затем нажала «Опубликовать», прежде чем успела додумать.

Площадь Ингхэве представляла собой открытую рану города – поваленные деревья и метрострой. Скейтбордисты и пьянчужки на лавочках давно уже смирились с бардаком и вновь обжили это место. Так как муравьи без всяких сожалений прокладывают новые тропинки вместо разрушенных. Йеппе не был муравьем. Он прижал руки к телу, пробираясь мимо ограждения вокруг строительной площадки, чтобы не запачкать куртку при соприкосновении с влажными плакатами. Давящая вечерняя духота перешла в мелкий летний дождь, и лужи придавали стройке безотрадный вид. Ее никогда не закончат. Как только реализация проекта подходит к концу, назойливые градостроители выдумывают что-нибудь новенькое, без чего город никак не может обойтись. Копенгаген – это женщина, которая никак не угомонится, подумал Йеппе и порадовался своему спокойному району вилл по другую сторону холма. В руках он держал бутылку посредственного шампанского, большую часть которой явно предстояло выпить ему самому. В данный момент он тяготел к эскапизму, но все-таки званого ужина избежать не получилось.