в известных местах — вот, собственно и все исключения, которые позволяла себе его старомодность, даже чопорность в этом отношении…

Вперед вышел старичок, тот самый, полуслепой, что первым нюхал его грамоту.

— Давай, граф, — проскрипел он. — Вишь, как все сповернулось-то! Теперь ить по-другому-то никак нельзя. А вдруг у тебя и вправду вовсе нет?

Сам он, конечно, не видел Ольгердова позора, не смог разглядеть, по старости, но по реакции остальных составил точное представление о масштабах бедствия — меньше не бывает! — и поэтому с Фомой говорил только о наличии флейты эволюции, справедливо полагая, что если она есть, то уж меньше быть никак не может.

— Ага, щас! — пообещал Фома, все еще не веря в принародный эксгибиционизм.

Везде пишут — народ чист и свят. Как же! Фома начинал разочаровываться.

— Прям, вот так возьму и покажу… Да вы сдурели!..

Это было безумие, но… чуден Днепр при тихой погоде. Чуден и народ, взыскующий правду. Безжалостен, как Днепр.

— Тогда, граф, ты проиграл пари! — заметил старик под одобрительные кивки стоящих вокруг зрителей.

— Старик, что ты несешь? Пари было совсем не об этом и я его выиграл!..

Фома пытался достучаться до окружающих, до их сознания, но…

— Все мы знаем, что главное пари — это! — полновесно заявил старец.

Говорил опять только он, так как остальным было еще чего терять в этой жизни: семью, дом, — а старик был бесстрашен пред лицом графа, как пролетариат — ни хрена у него не было, только жизнь, о которой даже вспоминать страшно, тем более, мечтать…

Проигрывать Фома не привык ни в чем, тем более, как было объявлено, в главном, даром, что никогда в такую игру не играл. Поэтому попробовал смягчить условия, попросив поверить ему на слово, что кое-что есть.

— Ха! — перебил его Ольгерд. — Нашел дураков!

— Да, действительно, повезло, — пробормотал Фома, пытаясь вспомнить хоть одну подобную ситуацию.

Нет, даже в детском саду водяные пистолетики измерялись один на один, без зевак, вдвоем, и кто-то один потом выходил из туалета главным. Видя, что граф колеблется, кто-то предложил «спроверить» наличие, так сказать, не снимая штанов.

— Да вы еще губы накрасьте! — остудил молодчика Фома. — Щупать они меня будут! Совсем уже уху ели… руками!..

Не желая больше терпеть непристойных предложений, он сдался.

— Дам посмотреть только одному! — безапелляционно заявил он. — И то, блин, мгновение — для вашего же здоровья!

«Что я делаю? Зачем?» — вместе с тем, спрашивал он себя, и не находил ответа — пари!

Отрядили Томаса, как самого трезвого и все того же старика.

— А он зачем? — удивился Фома. — Он же слепой, что он увидит?

— Для порядка и общего лада, — было сказано ему. — Он все поймет и так, у него — опыт.

Дед был у них вроде секретаря, которого совали во все дыры.

— Дед, тебе нельзя, совсем ослепнешь! — предупредил Фома.

Хохоча над безумием, он зашел в дровяной сарай, следом за ним понятые, и прикрыли дверь, по требованию эскапанта… Через минуту старик вышел из сарая и бросил к ногам Ольгерда полено.

— Ты проиграл, — сказал он.

— Что?.. Такое?! — не поверил тот. — Кончай шутить, дед, я же видел!

— Нет, — сказал старик с достоинством. — Но впечатление такое!

Только тут заметили, что он прозрел и смотрит на всех голубыми глазами так, словно видел что-то такое, чего они не увидят никогда.

Потом из сарая, пошатываясь, вышел Томас.

— Ну?.. Что?.. — Бросились к нему.

Старик стариком, а этот считать умеет, интеллигент!

— Какой он?

Томас обвел всех угрюмым взором и показал на красавца вороного.

— Да ну вас всех на фиг! — в сердцах плюнул Ольгерд, надевая башмаки. — То бревно, то жеребец!.. Овцы вы, вот он вас и обманывает, козлов! Дайте мне посмотреть на эту гадюку!

— После этого удара ты уже не встанешь! — заметил старик. — Меня до сих пор шатает.

— Но я-то не видел! — возмущался Ольгерд, но его уже никто не слушал.

Последним из сарая вышел Фома — аккуратный, подтянутый, рыжий. Первый раз он почувствовал нечто вроде признательности Лилгве.

Потом был пир, мир-дружба-пиво, и обилие выпитого не оставило сознанию присутствующих ни шанса. Фома выплыл из этого славного моря последним и едва живым, его чуть не разорвало на пивные кружки, на последнем корабле Рембо, потому что они с Ольгердом опять затеяли спор, кто больше выпьет дивно распирающего напитка.

Поскольку пари было не принципиальным, на интерес, Фома его проиграл. Он первым вышел из-за стола, хотя Ольгерд еще твердо спал за ним. Утлые челны остальных участников к тому времени носило без руля, без ветрил и без чувств.

— Кстати! — спросил он, покидая трактир. — Никак не могу понять, что же эта бедная лошадь нюхает все время? Она токсикоманка?

Томас тяжело поднял голову от конторки. Только он да кобыла могли еще проводить своего нового хозяина взглядом.

— Это лошадь, нашедшая яйца дракона.

— О, охотничья! — поразился Фома.

Выйдя из трактира, он печально обозрел округу, как что-то, от чего уже не избавиться, прошептал из последних сил: «Доктор, ты где?..» — и, вскочив на коня, заснул рыжим соколом…

Снилась ему лошадь, крадущаяся на копыточках за яйцами дракона, распираемая межвидовым любопытством; дальше сон становился художественным…

А Доктор «играл на арфе», так в Ассоциации называли охоту. Он перебирал струны силового поля, прислушиваясь к их ответу и, в зависимости от «ответа», выбирал направление. Немногие могли бы догнать уходящего в Открытый мир, дав ему такую фору во времени, как он — Хруппу. Вибрация утихает и найти след становится невозможно, мир огромен, может только повезти, если