будет обратить внимание на запах, подумал Фома), Ольгерд высокомерно поинтересовался:

— И кто мне может поручиться, что граф Иеломойский это ты? Насколько мне известно, он должен воевать. И бумага говорит о том же!

— Тут тебе, дружище, придется поверить на слово! — улыбнулся Фома. — Просто привыкнуть к этой мысли.

Но к этой мысли управляющий привыкать не хотел, у него уже была одна, своя, заветная: хороший граф — мертвый граф, — и он медитировал только над нею.

— Этого мало, чтобы я отдал тебе ключи от замка. Докажи, что ты граф!

— Как же я тебе докажу? Если ты даже бумаге не веришь!

— Я верю только своим глазам, а они графа здесь не видят!

Фома понял, что тут, в глубинке, совсем одичали без твердой руки хозяина и дальше разговор может пойти по принципу: а ты кто такой?! — поэтому, задумавшись на секунду, предложил пари.

Пари!.. В жизни нет ничего более интересного! Заслышав это слово, оживают даже мумии египетских фараонов, чтобы доказать радиоуглеродным излучением, что они самые древние. Нечего и говорить, что в трактире встали из-под столов даже те, кто мертвецки спали еще до появления Фомы, — мумии, только не набальзамированные, а проспиртованные жегом.

— Пари?.. — Ольгерд недоверчиво кривил губы.

Что-то ему не нравилось, может быть, слишком наглая рожа этого проходимца?

— Какое?

— Любое, выбирай! — в запале сказал Фома, думая, что ему тут рыцарский турнир и другие придворные куртуазности.

Но Ольгерд прожил жизнь без благородных забав и знал, что самый простой и быстрый путь к победе — очевидный, главное, не стесняться своего преимущества! Он был стихийным антибернштейнианцем: процесс — ничто, результат — всё!.. Практик, одним словом.

— Любое? — переспросил он с простецким видом. — Ну, что ж, ты сказал, я тебя за язык не тянул. Тогда взвесимся, кто тяжелее!

— О-о! — зарыдали присутствующие в восторге.

Ольгерд хохотал вместе со всеми. Фома понял, что погорячился, когда увидел, как колышется огромное, тело управляющего — это был океан в штанах, кит на суше! Толстяк оказался редким циником!.. Взвешиваться!.. Он почему-то думал, что Ольгерд предложит какое-нибудь единоборство, где всегда есть элемент игры, случайности, пользоваться которыми скрупулёзно учили в Ассоциации — поединок на дубинах, кулачный бой, бросание бревна, шахматы, наконец, но это?!

— Может быть, все-таки, поединок? Любой!..

Нашел дураков! Чем тебе взвешивание не поединок, глумилась кабацкая братия, довольная отомстить господствующему сословию за столетия унижений: тоже один на один, все честно!

— Взвешиваться! Взвешиваться! — орали вокруг. — Кто победит, тот и хозяин этих мест!..

Все были просто влюблены в идею пари, крамольную по своей сути, это был политический демарш — дерзко попирался королевский указ! — и вместе с тем, вроде бы шутка — игра, пари! Нет, к народу не подкопаешься, он всегда прав!

Ольгерд сдержанно сиял.

Дальнейшее происходило очень быстро, как в кино. Пока граф пребывал в некотором замешательстве от собственного легкомыслия, где-то уже нашли толстый брус, перекинули его через высокие деревянные козлы стоящие во внутреннем дворе. Туда же забросили самого графа и объявили: кто окажется вверху, тот и проиграл, — что, в общем-то, было очевидно.

После этого «кино» стало происходить непосредственно с Фомой, причем в жанре саспенса.

Ольгерд не просто оседлал своеобразные качели, он решил проучить графа-самозванца, поэтому обрушился на свой конец бруса со всего размаху — вдруг! — использовав два рядом стоящих разрубочных пня, как ступеньки и трамплин, и Фома, не ожидавший такого коварства, пустым ведром взмыл в небо. Он летел, кувыркаясь, выше исполинских деревьев, рядом с испуганными птицами и ангелами, летел сосредоточенно и даже угрюмо, думая только об одном: надо набирать вес! надо кушать каши и сдобы! надо жрать картошку с салом, наконец!..

Потом он увидел, что земля круглая и маленькая, что скоро вечер и пора возвращаться, а также — Доктора, который ёмко постучал пальцем по собственному лбу, намекая. Впрочем, Фома уже и сам почувствовал всю силу закона тяготения: его неотвратимо «потянуло» назад. Только сейчас он осознал весь ужас возвращения и высоту своего падения, земля была такая маленькая, что он боялся промахнуться…

В то время, как граф отчаянно пытался принять вертикальное положение, управляющий, сидя на брусе, наслаждался своим триумфом. Он хохотал, показывая в небо и предлагал закинуть туда еще кого-нибудь. Это было его ошибкой. Желающих он все равно не нашел, зато вернулся Фома, и не один, а с законом всемирного тяготения помноженным на второй закон Ньютона, не говоря уже о законе мести, который, как мы знаем, чем выше в горы, тем безжалостнее.

Все эти три фактора превратили графа в болид, он боялся только сгореть или промазать.

Но не сгорел. И не промазал. Удар ногами в скрытой технике цю-бе и… теперь уже Ольгерд стремительно взмыл вверх, под восторженный рев зрителей, которым было в общем-то все равно, кто летает, лишь бы навсегда, и если бы не брус, предательски лопнувший под чудовищным весом и таким же ударом, Каросса непременно обзавелась бы новым неопознанным летающим ольгердом — НЛО.

В общем, он взлетел хоть и стремительно, но не высоко. Треск, крик, грохот! — сломался не только брус, но и козлы, и обрушилась стоящая рядом поленица, когда на все это упал исполин управляющий. Фома и Ольгерд, вместе, были погребены под дровами и обломками.

«Ну все, он мне надоел!..»

Фома в бешенстве вскочил, расшвыривая дрова, но не менее взбешенный восстал из обломков и Ольгерд. Он был похож на огромного медведя, которого раньше времени подняли из берлоги.

— Ах ты, тля! — заревел он, отбрасывая ненужный брус, оказавшийся в руках. — Да я тебя!..

Он даже пальцы растопырил, намереваясь порвать Фому на носовые платки. После этого события развивались уже без всяких правил, по взаимному бешенству — оба в достаточной мере осознали вину противной стороны.

— Обмен ударами! На кулаках! Пока стоишь! Пока мозги не вылетят! Не уклоняться! — слышались угрожающие условия