Вскрик Груни прервал споры. Она упала лицом в онер и корчилась от боли. Хомин подскочил к Груне, взял ее на руки, как ребенка, и понес в дом. Увидел Прасковью, крикнул:

– Теплой воды! Живо!

Хомин догадался, отчего так скрутило Груню. Его Анисья каждый год носила ему по ребенку. Он не звал баб-повитух: дарить им нечего – сам принимал роды…

Через час, когда возчики дружно разгружали товары, а Безродный издали смотрел на эту суету, вышел Хомин.

– Сволочь ты, а не хозяин, – сказал он. – Дите загубил. Скинула баба. Не ходи к ней, пусть спит, замаялась. Избил ты ее дюже. Шмякнуть бы раз тебе в морду – и стала бы лепеха. Да уж ладно, свое найдешь. От судьбы не открутишься.

– Спасибо, Хомин, что спас меня. Сколько за услугу?

– Просто не судьба, вот и спас. А за себя сам ставь цену, – усмехнулся Хомин. – Сколь твоя душа стоит, столь и ставь. Я тоже шел под пулю. Знать, в мою душу туда же прикинь.

– Так сколько?

– За извоз десятка в один конец да во второй столько же. Да за твою душу полста, дороже-то поди и не стоит. За бабу столько же, вот и в расчете. Да еще мою душу сюда прикинь этак рублев за десять.

– Дешево же ты меня и себя ценишь? – угрюмо бросил Безродный.

– Так уж сам думай, что ты стоишь и что я. По равности делил.

– Хорошо. Двадцать рублей за извоз, за мою душу две копейки, за твою – двадцать, за женку полста – и катись.

– Деньгу на руку. Може, ты прав, что твоя душа стоит две копейки. Може, зря я ее спасал. Премного благодарен, – поклонился Хомин, когда получил расчет.

Товары разгружали в склады. После разгрузки, короткого отдыха Прасковья пригласила мужиков на обед, большим половником наливала мясной суп в чашки. Все хвалили ее варево, добродушно подшучивали:

– С Васькой миловались? Ха-ха-ха! Он орет: «Я с Параськой!..» Ну, чудеса в решете!

Косматый мужик почесал затылок и сказал:

– А баба у Безродного хороша. И где только такую нашел? Везет же людям.

– Это Иуда Хомин помешал ей хрястнуть Безродного, – вставил свое слово Шишканов. – А кто он, Хомин? Будущий рвач. Ездит на Макаре Булавине, как на послушной кобылке, а тот помогает ему богатеть. Зверем стал. А раньше был человек доброй души. Может, та душа только таилась, хотела казаться доброй. Неспроста он заступился за Безродного. Ить стал чисто росомаха, все в свое гнездо тащит. Богомолом заделался. Смехота. А давно ли бога матюгал на все корки.

Хомин вошел незамеченным, подошел к Шишканову, схватил его за шиворот и как котенка выдернул из-за стола. Хотел выбросить его за дверь, но Шишканов выхватил нож и прошипел:

– Отпусти, пока кишки не выпустил!

– На первый раз отпущу. Ты ить мой сельчанин. А вы все дураки, кого слушаете? Хлопнула бы баба мужика – суды и пересуды, а вам еще деньги за извоз не заплатили. Думать надо. И скажу другое – этот Шишканов из бунтовщиков. Есть слых, что он бывал уже на каторге за убивство помещика. Так-то. Ему убить богатого человека – запросто.

– Ты боишься, что тебя когда-нибудь торскну? А ить торскну когда-то. Ты ведь меняешь кожу на глазах. Вот сбросишь свой выползок, и страшней богатея нам не сыскать.

Угомонились мужики. Споры, смех, крики. А когда Прасковья еще поднесла каждому по стакану водки, и Безродный стал добрым человеком. У кого не бывает свар семейных? У всех бывает. Даже короли с королевами ссорятся.

Федька на негнущихся ногах сполз по лестнице, закинул винтовку за плечо и крадучись пошел по следам Шарика. Шел и думал: «Почему я такой трусливый? Убей я Безродного, сколько бы людей в живых осталось. Если он правда убивает? Не могу выстрелить в человека. Потом будет всю жизнь сниться, как снился мне первый добытый изюбр. Но то просто зверь, а это же человек. Да не судьба, видно. А случись такое, как бы славно мы зажили с Груней! Но ведь меня бы забрали на каторгу. Знать не зажили бы…»

Федька прошел по следам собаки верст пять, остановился. «Зачем иду? Привести Шарика назад нельзя – Безродный убьет. Пусть его судьба рассудит». Постоял на вершине сопки, махнул рукой и вяло побрел домой.

Месяца через два Груня стала выходить на улицу. Вдруг они столкнулись с Федькой. Остановила его и спросила:

– Как же ты, Федя, ошейник подрезал, а дело до конца не довел? Думал, Шарик за тебя все сделает? Не вышло. Доброе дело всегда надо доводить до конца. Струсил? Знать, не любишь. Кто любит, для того ни тюрьма, ни каторга не страшны. Ведь тюрьма и каторга не вечны. Я бы подождала тебя.

Федька промолчал. Груня не дождалась ответа, обиженно дернула плечом и заспешила домой, поскрипывая легкими унтами по снегу.

Дома приказала запрячь в кошевку любимого Воронка, которого ей подарил Безродный, накрылась медвежьей полостью – и понес ее конь по накатанной дороге. Мимо проплывали сопки, темные кедрачи, курилось хмарью Пятигорье. Через час Воронок устало остановился у высокого крыльца Терентия Макова. Тот выбежал навстречу и затоптался на месте. Давно не была у него в гостях дочка. Из-за спины выглядывала дородная баба, «Пригрел чью-то вдовушку», – отметила про себя Груня, спокойно вошла в дом, бросила:

– Отошли бабу, поговорить надо.

Не снимая выдровой шубки, прошла в горницу: здесь пахло пихтовыми ветками, травами и медом. Защемило сердце. Снова в родном доме. Была бы жива мама. Нет, не родной это для нее дом. Села к столу. Поставила локти на белую скатерть и задумалась.

Терентий отослал супругу распрягать коня, сел напротив.

Груня устало посмотрела на отца, подумала: «Постарел, поседел. Как ни хороша жизнь, а если она неправедна, выходит тяжкой».

– Сказывай, как живешь? Рад ли такой жизни?

– Рад ли? Ни тебе радости, ни мне. И не могу понять, в чем же я грешен перед богом: жил бедно – было плохо, живу богато – снова душа не на месте.

– А почему же так?

– То долгий сказ.

– Вот я приехала тебя спросить: как мне жить дальше? Ведь я все знаю. Убийцы вы!

– Окстись, с чего ты это взяла?

– А с того, что мой Степан все во сне рассказывает. Даже рассказал, как он украл у нас муку, коней… Он ить во сне-то болящий. Трусит. Скажи, есть ли бог, который бы покарал вас? Есть или нет? Отвечай, тятя?

– Не знаю, ничего не знаю, Груняша. Одно знаю, что сгинем через Безродного. Это богатство нас и убьет. А как вырваться из лап Безродного, того не ведаю. Одно скажу, что найдет он свою пулю. Потому прошу тебя – живи тихо и мирно. Терпи. Бог терпел и нам велел.

– Я хочу убежать от Безродного. Денег приготовила, конь есть, винтовка, наган. Отобьюсь при случае.

– Не моги и думать. У Безродного по всей тайге глаза и уши. Под ним приставы и все уездные ходят. Сразу схватят. Везде найдет. Мало того, так и меня пришибет. А ить жить хочется. Чем ближе порог – тем милее жисть. Видится мне смерть. Страшусь я ее. Боюсь уходить в безвременье. Живи! Не уходи! Ждать оба будем. Придет час – вздохнем. Все, все будет наше! – в каком-то исступлении кричал Терентий Маков, бегал по горнице.