Пес рыкнул от страха, метнулся от следа и тут же угодил лапой в лунку: это под снег на ночь забрался рябчик, и Шарик наступил птице на хвост. Рябчик с шумом вылетел, обдал собаку снегом. Сбоку вылетел другой, третий – и началось: фыр-р-р-р-р! Фыр-р-р-р-р-р-р-р! Фыр-р-р-р!

Метнулся пес в сторону, поджал хвост и сломя голову сиганул от страшного места, от тигрового запаха, от этого жуткого фырканья. Ведь ему не приходилось в своей короткой жизни видеть тигров, рябчиков. Кто знает, может быть, эта фыркающая тварь и есть тот, кто так страшно пахнул. Врезался в дерево, но забыл о боли, рванулся вниз по распадку, где брала свое начало Павловка, которая рождается из тысячи ключей и ручейков, питающих эту бурную с хрустальной водой речку. Шарик выскочил на прилавок высокой сопки и застыл. Вокруг косматая ширь тайги. Буруны сопок. А на косогоре полосатый владыка дрался с бурым медведем-шатуном. И не понять, что остановило собаку: страх или любопытство.

Тигр рвал медведя, летели по ветру бурые клочья шерсти. Медведь рвал тигра, тело его покрылось кровавыми полосками. И вот исполины-бойцы поднялись на задние лапы, всю мощь и всю силу своих лап и зубов обрушили друг на друга, заревели, сотрясая горы. Медведь ударом мощной лапищи сбил тигра с ног, тот юзом скатился с сопки, но, несмотря на свой огромный рост и вес, он гибкой кошкой вскочил, рванулся на медведя, цапнул его лапой за бок. Раздался истошный рев, медведь упал, тигр прыгнул ему на спину, вонзил клыки в загривок, но медведь, оставляя лоскуты кожи в зубах тигра, вырвался. Снова они стали друг против друга, ощерили клыки, враз зарычали. Владыка уссурийских дебрей медленно приседал для последнего прыжка. Медведь начал медленно подаваться назад; ставя лапы вкривь, под себя, чуть сбочась, отходил, сдавался. Царь требовал покорности – и медведь покорился. Резко прыгнул в сторону, сбил грудью гнилую ель, бурым комом покатился вниз.

Владыка рыкнул, поежился от боли, лег, чтобы зализать свои раны. Лег победителем, лег, как и прежде, царем.

Пес поспешил оставить это страшное место. Теперь он знал этих зверей, знал, кто царь, а кто подданный, узнал и тот запах. А те, что фыркали и взлетали, против этого мошка.

Бежал Шарик быстро и долго. Влетел под раскидистый балаган виноградника, чтобы здесь перевести дух. Но из дупла старой липы ему на спину свалился кто-то неизвестный? Уж так ли неизвестный? От него пахло почти тем же запахом, что и от владыки. Разве чуть послабее. Дикий уссурийский кот вонзил когти в спину собаки, вспушил свой грязно-серый хвостище, противно зашипел, замяукал, тремя лапами впился в кожу псу, а четвертой рвал ему уши, лоб и все норовил вырвать глаза. А в дупле пищали котята.

Пес от страха и боли, как заяц, перевернулся через голову, прокатился на спине, чтобы сбросить кота, но тот, как клещ, не отпускал его. Бросился Шарик в куст таволожки. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что только там можно сбросить с себя врага, который оседлал спину. Так делали его предки, так делать должен и он. Морозные прутья отбросили кота в сторону. Он отряхнулся. Встал боком к убегающему псу, грозно зашипел. Серый, в темных крапинках, под цвет зимней тайги. Но как только пес скрылся за сопкой, кот метнулся в дупло: малыши звали к себе. Пришелец больше не придет к их дому. Наказан.

Долго бежал пес. Выбился из сил. Лег на снег. Но тут сбоку что-то треснуло – пес вскочил, бросился в сторону. Остановился, долго нюхал зыбкую тишину. Но ничем угрожающим не пахло. Кто-то прошуршал снегом – снова настороженность.

А тут пришла ночь. Ночь, одиночество и страх. Давила ночной тишиной тайга. Ветер утих. В Шарике снова проснулась собака, которая хотела бы услышать голос доброго хозяина. Но где он, этот хозяин? Эх, попасть бы в деревню, лечь в свою конуру и спокойно закрыть глаза. Уснуть без тревог и волнений.

Пес все чаще и чаще стал поворачивать голову назад. К Федьке бы, лизнуть его теплые руки…

Старые, опытные собаки уходят домой прямой дорогой, потому что они хорошо знают тайгу, таежные тропы. Но Шарик еще новичок в этой тайге – от страха бы спастись, не до познания пока. Он может вернуться домой только своим следом. Но на его следах столько опасностей! Наверно, его стережет кот или тигр, или поджидают волки.

Пес заметался, сбежал в распадок, кинулся вверх по ключу. Вскарабкался на крутую сопку, сел на ее вершине и завыл.

– Ив-ии-ив воуууууу! – стал звать далекого друга.

– У-у-у-у-у, – прогудела тайга, отозвалось разбуженное эхо.

Пес взъерошил шерсть на загривке, попятился от эха. Но бежать уже не мог. Лапы стали тяжелыми, спина прогнулась от усталости. Слабо тявкнул и смолк. Над головой висел бисер холодных звезд. Луна забралась в крону косматого кедра, грелась в его хвое. И пересилив страх, пес снова протяжно завыл. И уже не мольба, не стон были в его вое, а злоба и отчаяние. Злоба на весь мир, который так страшен и зыбок, на все, что его окружало. В отчаянии он готов был схватиться на этой сопке с любым – пусть идут. Он найдет еще силы, чтобы драться, драться и победить.

Из-под горы отозвался одинокий волк. В такое время и одинокий? Значит, он либо болен, либо глубокий старик, поэтому и не пошел за брачной волчицей. Сильные и молодые отогнали. Отступил, чтобы остаться жить хоть один день, одну ночь. И пес услышал в его голосе слабость, даже страх. Волк тоже у кого-то просил защиты. Роли менялись. В сильном, хоть и усталом псе просыпался кровожадный волк. Волк, которому ничего не стоит съесть своего собрата.

Пес ответил угрожающим воем. Ждал ответа. Но его не было. Враг не ответил на вызов. Провыл еще раз, в ответ – молчание. Волк струсил, по голосу узнал о силе соперника и поспешил уйти от него. Такова судьба слабых зверей в тайге. Они рады довольствоваться малым, лишь бы жить. И повыть на луну во весь голос нельзя – убьют. Лучше убежать на своих ногах, чем оказаться у сильного в желудке.

Пес сбежал с сопки и затрусил по распадку, все больше забирая в сторону реки Щербаковки. Он враз преобразился. Откуда взялась смелость, сила? Нет, не пугали его больше шорохи и треск чащи, он сам шел на них. Конечно, не очертя голову. Осторожно, по-волчьи. Впереди промелькнули три зверька. Гибкие, верткие, они разом зашипели на собаку, зафыркали. Пес рванулся с места, выбросив вперед комья снега. Смерчем налетел на растерянных харз-куниц. Они только что задавили маленькую кабарожку и теперь пировали. А имеет ли право слабый пировать на глазах сильного? Нет. Пес враз разметал хищниц, на ходу поймал замешкавшуюся харзу; предсмертный зевок – и харза задохнулась в пасти пса. Он швырнул вонючую на снег, где она подергалась и замерла. Бросился к растерзанной кабарожке, впился зубами в парное мясо и жадно, с рычанием начал есть. Наконец-то и он насытился. Две харзы пошипели на пса, но скоро ушли от опасного врага по вершинам деревьев.

Кабаргу Шарик съел в один присест, тем более что от нее осталось не больше половины. Ведь кабарожка и пуда не потянет. После суточного голода такому большому псу половины маленького оленя не хватило. Передохнул он и лениво взялся за харзу. Десяток раз жамкнул, разорвал и проглотил вместе с костями. Волчья привычка: поменьше жевать, побыстрее спрятать добычу в желудок, не то вырвут из зубов собратья. Да и харзы, когда поедают добытое сообща, также спешат насытиться побыстрее. Шипят, дерутся, рвут друг у друга из зубов куски мяса – в такой колготне могут съесть мяса в два раза больше своего веса. А потом расползутся по дуплам и будут дремать двое суток подряд. Зверь всегда наедается впрок.