Маккерди отвели к его новому взводу, и капрал снял с его шинели блестящие нашивки. "Не волнуйтесь, лейтенант, — сказал он, — мы знаем, что вы здесь командир, но с этими знаками отличия вы будете хорошей мишенью для снайпера. Многие офицеры прикалывают их под воротник, где их не видно". Для Маккерди это оказалось чем-то новым, но явно не лишенным смысла. Перед ним поставили задачу перерезать дорогу рядом с железнодорожными путями. Накануне туда пыталась прорваться целая рота, но попытка провалилась. Маккерди удивлялся, каким образом его взводу удастся сделать то, что не удалось целой роте.

Он повел свой взвод по высохшему ручью и далее по тропе в лес. Неожиданно он увидел перед собой двух мертвых немцев, лежащих у пулемета. Один из них, казалось, все еще собирался стрелять, а другой лежал откинувшись назад. Их кожа выглядела неестественно темной, и Маккерди даже подумал, что это восковые фигуры, которые специально положили, чтобы пугать новичков, но подойдя поближе, он увидел, что это были люди, и у него внутри сразу все похолодело. А еще он удивился странной тишине вокруг.

Только через два дня, 13 марта, Эйзенхауэр наконец принял решение относительно плана, согласно которому Ходжес и Паттон могли осуществить решающий прорыв к востоку от Рейна — решение оказалось отрицательным. Он сообщил Брэдли, что Ходжесу не следует продвигаться вперед более чем на 15 километров плацдарм Ремагена планировалось использовать для отвлечения немецких сил от района Рура, чтобы не дать немцам возможности создать мощный очаг сопротивления против Монтгомери.

Для боевого командира такой приказ был смехотворным, и Ходжес прямо заявил об этом. Он сказал Брэдли, что пока Монтгомери неторопливо готовится к штурму через Рейн, 1-я армия могла бы сделать это с плацдарма. Брэдли принял это сообщение с сочувствием, но спорить не имело смысла — приказ Эйзенхауэра следовало выполнять.

Парадоксально, но смелое начало получило такое осторожное завершение.

Фундамент новой Европы, заложенный врагами Гитлера в Ялте, уже начинал давать трещину. Большая Тройка разработала план в относительной гармонии между собой, но во время его реализации появились глубокие противоречия. Все споры велись, в основном, вокруг Польши. Представители Большой Тройки встретились в Москве с целью сформирования нового польского правительства, но переговоры зашли в тупик. Молотов не уставал повторять, что люблинское правительство реально представляет народ Польши, в то время как сэр Арчибальд Кларк Керр, британский посол в СССР, настаивал, что во главе правительства следует поставить таких людей, как Миколайчик.

Пока шли споры, поляки в Лондоне и Америке все больше и яростнее критиковали ялтинские решения. "Я считаю, что произошла страшная трагедия!" — обвинял генерал Андерс Черчилля, который резко ответил ему: "Это ваша вина".

Слова Черчилля расходились с его делами. Втайне Черчилль сражался за польский вопрос. Он все еще пытался убедить Рузвельта стать в оппозицию Сталину. Он предлагал отправить Сталину совместное послание с требованием соблюдать ялтинские соглашения и сформировать действительно демократическое правительство в Польше.

11 марта Рузвельт все же дал ответ на просьбы Черчилля:… Я полагаю, что нам лучше следует воздержаться отличного вмешательства, пока не будут исчерпаны все возможности заставить советское правительство выполнять свои обязательства. Я очень надеюсь, что вы пока не будете посылать сообщение Дяде Джо, и кроме того, мне кажется, что содержание текста может вызвать реакцию, обратную желаемым намерениям…

На Балканах на освобожденных территориях Советы открыто насаждали коммунистические правительства, и Черчилль считал, что если распространение коммунизма не остановить сразу, то его масштабы приобретут угрожающие размеры. Он неохотно отложил свое решение отправить письмо Сталину, но упросил президента разрешить Гарриману и Кларку Керру поднять все вопросы, поставленные в нем. Польша потеряла свои границы. Теперь она потеряет свою свободу?.. Я считаю, что совместное постоянное давление и настойчивость по всем направлениям, по которым мы работали, и мои предложения в послании Сталину вполне могли бы увенчаться успехом.

Бернард Барух посетил Белый дом 15 марта и также убедился в том, что президент не хочет принимать решения. Они обсудили вопросы, касающиеся ялтинских соглашений и послевоенного устройства мира. "Из первой мировой войны мы извлекли много уроков, — сказал Барух. — Как только прекратится стрельба, все станут героями и усилия американцев будут сведены к минимуму. Мы должны оставаться сильными и решать проблемы до того, как войска вернутся домой".

— Берни, как ты думаешь, сколько пройдет времени, пока в мире будет сохраняться реальный мир?

— Пять-десять лет.

— О боже, нет!

— Если мы хотим иметь мир, то нужно найти людей, которые знают, как за него бороться, и которые знают, как вернуть людей к работе, которую они выбрали.

Рузвельту особенно понравилась последняя фраза, и он повторил ее.

— Да, именно это нам и предстоит сделать.

— Это также зависит и от позиции, которую мы займем за столом мирных переговоров. Вы думаете баллотироваться на новый срок? Вы не можете. Значит, вам надо решить, кто будет следующим президентом.

Он назвал две-три кандидатуры, но Рузвельт никак не отреагировал. Он стоял и смотрел из окна на реку Потомак.

— Нам нужно' решить этот вопрос, — настаивал Барух. — Каким образом составить договор? Каким должен быть достигнутый мир? Кто сменит вас на посту?

Рузвельт продолжал молчать. У него было очень много проблем, о которых ничего не знал даже такой доверенный человек, как Барух. Стимсон[26] недавно поведал, что атомная бомба уже скоро будет готова к испытаниям, и пока считалось, что она может сработать, никто не мог ясно представить, как она может быть использована и каким будет ее возможное влияние на послевоенный мир.

В эти мучительные для Рузвельта дни он становился все более раздражительным. Впервые за все время супружеской жизни его жена вдруг поняла, что "он не может выносить споров". Если она не соглашалась, то он расстраивался. "Франклин уже не был спокойным и невозмутимым человеком, который в прошлом побуждал меня принять участие в жарких спорах, когда возникали политические вопросы. Это было еще одним свидетельством того, что в нем произошли изменения, в которые нам так не хотелось верить".

Это подтверждалось и его ответом от 16 марта на вторую просьбу Черчилля занять более жесткую позицию по отношению к Сталину в вопросе о Польше. Он сказал, что не согласен с тем, что ялтинские соглашения провалены, и хотел, чтобы Гарриман и Кларк Керр продолжали переговоры с Молотовым в Москве. Черчилль предположил, что это и другие сообщения от Рузвельта посылались "не от него лично", и послал Рузвельту личное и ностальгическое послание, которое, как он надеялся, поможет "облегчить ускоренное решение официальных дел":… Наша дружба — это твердая скала на которой я строю будущее мира, пока являюсь одним из строителей. Я всегда думаю о тех незабываемых днях, когда к вам пришла идея ленд-лиза… Я вспоминаю о роли наших личных взаимоотношений влияющих на решение вопроса мирового значения, теперь подходящего к своему военному разрешению…