– Погоди, Неждан, – сказал Горчаков новгородцу, который в это время нетерпеливо вертел своим железным клювом, поглядывая то на друга, то на пробегавших мимо дружинников. – Тут теперь и без нас разберутся, – продолжил Олег, подняв забрало.

Словно подтверждая его слова, враги стали бросать на лед алебарды, и началось массовое бегство. В это же время уцелевшие новгородцы и спешенные дружинники откатили повозки по сторонам от осадной башни, и внутрь лагеря хлынула конница. Горчаков увидел, как рядом с истыканными стрелами бортами их укрепления проплыл голубой с золотым стяг Владимира Мономаха. Это вслед за своими дружинниками в практически захваченный лагерь въехал Всеволод Юрьевич. Олег не знал, случайно ли князь оказался у башни, в которой он находился во время штурма. «Наверное, не случайно, – решил Горчаков. – Возможно, Всеволод хочет убедиться, что я еще жив, или «поблагодарить за службу». А вообще, сейчас самое время обсудить дальнейшие действия».

Остановив коня перед Олегом и Нежданом, князь спрыгнул на лед, откинул вверх посеребренную личину и зацепил ее ремешком с петелькой за верхушку шлема, чтобы не упала. У Горчакова забрало тоже было поднято, и он уже подумывал: «А не пора ли вообще снять шлем?»

– А и добрый же ты воевода! – похвалил Всеволод, тряхнув головой. – Эк ладно-то все получилось.

Лицо молодого князя прямо светилось от радости, и повод возрадоваться у него был. Тринадцать тысяч воинов, по меркам средневековой Европы, – целая армия. И по здешним – тоже. Все Владимирско-Суздальское княжество могло выставить не более двенадцати тысяч бойцов. А Владимирская и Суздальская земли это, считай, половина Руси. Так что победа была действительно грандиозной.

«Да только ныне в ходу совсем другие меры, – с горечью подумал Олег. – Для монголов десять тысяч конницы – это всего лишь один из туменов. Потеря, конечно, и для них значительная, но не критичная. И сил Батыю она не намного убавила».

– К Москве надобно отступать, – сурово вымолвил Горчаков, – и жечь все за собой, начиная с Коломны.

Радостное оживление медленно сползло с лица князя. Всеволод нахмурился и словно бы стал старше.

– Вернемся в Коломну и там подумаем, как нам дальше-то быть, – сказал он. – Я потом кого-нибудь за тобой пришлю.

Только в одиннадцатом часу вечера Олег со своими дружинниками добрался до снятого в Коломне купеческого подворья. Они покинули дом еще до рассвета и вернулись уже в полной темноте. Вымотались за этот длинный день изрядно и нагуляли, что называется, волчий аппетит.

Завтрак был ранним, а перед обедом началась битва. Когда бой в лагере монголов полностью закончился, Олег достал часы, на них было 15.43. Конница еще добивала монгольских лучников, пытавшихся спастись бегством, а пехотинцы уже приступили к сбору трофеев и погрузке павших и раненых на сани и повозки. Зимний день короток, и надо было торопиться. В Коломну войско выступило в половине шестого. Как раз к этому времени на небе погасли багровые отблески заката и начало стремительно темнеть. Буквально перед самым выступлением Горчаков со своей командой перекусили салом, хлебом с чесноком и варенными вкрутую яйцами. За день продукты полностью промерзли, даже сало резалось с трудом и хрустело под ножом и на зубах.

Коней разводили по конюшням и расседлывали при свете факелов. Потом надо было затащить в дом добычу и определить Кюлькана в отдельную «камеру».

По дороге в свои покои Олег едва не столкнулся с госпожой главным поваром, спешившей доложить, что ужин уже разогрет.

– Велишь на стол подавать? – Милана вопросительно посмотрела на рыцаря-боярина.

– Да, конечно, – кивнул Горчаков.

Поесть нормально он так и не успел. На ужин была жидкая гречневая каша с кусками куриного мяса, пироги, начиненные рыбой с луком, и еще большое блюдо жирных жареных лещей. На столе стояли миски с капустой, квашенной вместе с яблоками, мисочки с тонко нарезанной редькой. Олег успел съесть только несколько ложек горячей каши. Когда он зачерпнул ложкой капусты, в трапезную вошел Виряс, оставленный Горчаковым дежурить во дворе, и доложил, что прибыл посыльный от Всеволода Юрьевича. Олег отправил ложку в рот и, хрустя капустой, как заяц, отправился одеваться.

Разговор шел в том же помещении, что и в первый раз. И в том же составе. На длинном столе горели четыре толстые восковые свечи в низких медных подсвечниках с ручками, делавшими их похожими на широкие чайные чашки. Желтые трепещущие огоньки освещали только стол и лица сидевших за ним мужчин. Все остальное терялось в полумраке. Привыкшему к яркому электрическому освещению Горчакову такая обстановка казалась неестественной. Типа: «Повреждение на линии. Бригада из Горсетей уже выехала. А мы вот сидим при свечах, травим байки и ждем, когда все починят и дадут свет». В общем, неделовая какая-то атмосфера получалась. Не привык Олег решать серьезные вопросы при свечах. При свечах он любил… ох, это уже совсем другая история.

– И что тебе так моя Коломна далась! – возмущался Роман Ингваревич. – Почто ты ее так упорно сжечь хочешь?

Горчаков ненадолго задумался. Мысль о том, что Коломну надо непременно сжечь, пришла ему на уровне интуиции. И вот сейчас он пытался ее логически обосновать. В памяти очень кстати всплыли строчки:

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

Не праздник, не приемный дар,

Она готовила пожар

Нетерпеливому герою.

«Коломна должна встретить Батыя, как Москва Наполеона, – оформилась четкая мысль. – И это будет не мелкая пакость победителям от побежденных. Это серьезная заявка на будущее. Это означает следующее: мы не сдадимся! Мы сами будем жечь собственные города и уничтожать свой хлеб. Мы будем мерзнуть в лесах и голодать, но и вы остаетесь без припасов! Вам нас не сломить, мы будем драться за свою землю до конца! Если придется, то мы поляжем все, но и вас положим столько, сколько сумеем. Легких побед вам тут не будет! Хотите попробовать такую войну? Тогда идите дальше!»

– Сам город жечь не обязательно, – признал Олег. – Достаточно только вывезти или уничтожить припасы и фураж. Но ты ответь мне, Роман Ингваревич: вот если бы ты сам пошел на рать, дошел до вражьего города и увидел его горящим, что бы ты подумал? – Горчаков оперся локтями о стол, подался вперед и уставился на князя вопросительным взглядом.

Теперь задуматься пришлось Роману.

– Даже и не знаю, – ответил через некоторое время коломенский князь, пожимая плечами.

– Ладно, Роман Ингваревич, – не отставал Олег, – я по-другому спрошу: ежели некоему народу ничего не стоит и свой собственный город сжечь, как бы ты помыслил, легко ли тебе будет сей народ покорить?

– А ведь Олег Иванович дело глаголет, – промолвил густым басом Еремей Глебович, и занятые своими мыслями Роман с Олегом разом вздрогнули от неожиданности.