рук, такие быстрые, такие решительные, это почти встреча – правда, когда я потом хочу поднять глаза, чтобы увидеть Ваше лицо, то письмо мое – что за притча! – вспыхивает пламенем, и я ничего не вижу, только пламя».

Начиная с этого момента письма к Милене следуют друг за другом потоком, вплоть до встречи в конце июня 1920 года, то есть спустя полтора месяца: за это время он написал ей тридцать писем. И cнова – как прежде с Фелицией – это попытка приворожить женщину с помощью писем. Эпистолярная история.

Но писательство играло теперь иную роль, нежели во времена отношений с Фелицией. Он прекрасно понимал, что она ждала от него карьерных успехов, а литературное творчество рассматривала как пускай и страстное, но все-таки побочное занятие. Поэтому ему приходилось упрямо доказывать, что писательство для него – дело всей жизни. Перед Миленой этого делать не требовалось. Она и сама считала себя человеком литературы, да и отношения их возникли на литературной почве. Литература с самого начала была для них жизненным эликсиром. Он не только любит ее, но и полностью доверяет ее профессионализму: «Как бы Вы ни поступили с этими книгами и переводами, все будет правильно».

В случае с Фелицией он знал, что через какое-то время она захочет вступить в брак. Милена же была замужем и ничем не давала понять, что хотела бы что-нибудь поменять. Сначала это приносило ему облегчение. Поскольку в случае с ней он мог рассчитывать на более глубокое понимание его пристрастия к литературе, он надеялся, что писательство и любовь к Милене сольются в одно. Его будоражила перспектива вместе с нею бродить запутанными коридорами и лабиринтами его писательства. Он пишет: «…у меня такое чувство, что я вел Вас за руку по мрачным, низким, страшным подземным ходам и переходам своей истории, почти бесконечным…»[309]

Хотя Кафка весьма увлекся Миленой, история с Юлией, которая, по всей видимости, ждала его в Праге, еще не окончилась. В письмах к Милене Юлию он называет не иначе как «девушкой».

С Юлией у него была назначена встреча в Карлсбаде в начале июня 1920 года, еще до начала переписки с Миленой. Теперь Кафка отменяет договоренность и сообщает Юлии, что он активно обменивается письмами с другой женщиной. Кафка описывает Милене отчаяние Юлии.

Но Милена тоже мучается: на нее навалились жизненные трудности, ее одолевает неуверенность в себе, она снова не в ладах с мужем, Эрнстом Поллаком. В этой непростой ситуации она просит Кафку на обратном пути в Прагу заехать к ней в Вену, в июне.

В этот момент, после обмена столькими письмами, Кафкой вновь овладевает прежняя боязнь личной встречи. Пока они писали друг другу – то есть оставались в сфере воображаемого, – их любовная связь разрасталась, а теперь ей грозит игольное ушко настоящей действительности: «Я не хочу (Милена, помогите мне! Постарайтесь понять больше, чем я говорю!), не хочу (но не подумайте тут, что я заикаюсь), не хочу приезжать в Вену, потому что мой слабый дух не выдержал бы такого напряжения. Я болен духом, а заболевание легких лишь следствие того, что духовная болезнь вышла из берегов»[310]. Он подбирает все новые и новые формулировки, почему не может приехать и в конце концов объясняет: если все-таки, «к своему ужасу», он вдруг окажется в Вене, «мне понадобятся не завтрак и не ужин, а скорее носилки, чтобы ненадолго на них прилечь»[311]. Как охотнику Гракху.

Этот болезненный, отчаянный поток, несомненно, напугал Милену, и она выразила сомнение, стоит ли продолжать обмен письмами. Ее испуг и сомнения ввергли его в глубокую «ночь», как он пишет ей вскоре после этого. И тем не менее через несколько дней все снова наладилось, потому что 9 июня от Милены приходит сразу два обнадеживающих письма: «Их бы не читать, а разложить на столе, спрятать в них лицо и потерять рассудок».

Он осыпает Милену ласковыми словами и образцами высокого искусства самоуничижения, доведенного до мастерства. По его словам, он чувствует себя гораздо ниже ее, будто стоит на коленях, «и о том, что я упал на колени, я узнаю, наверное, лишь по тому, что вдруг вижу прямо перед глазами Ваши ноги и благоговейно касаюсь их»[312].

Перед нами удовольствие от самоотверженного и добровольного унижения. Совсем другое дело – унижения Милены, которые ей приходится терпеть от своего мужа Эрнста Поллака: например, когда тот приводит в их общий дом своих любовниц. Кафка советует Милене на некоторое время уехать от мужа, быть может – в Богемию, но в любом случае в какое-то не сильно удаленное от Праги место, чтобы он мог там ее навестить. Кроме того, он предлагает ей деньги на случай, если ей понадобится поддержка.

Вот уже полтора месяца они обмениваются письмами, но только в письме от 11 июня 1920 года он добавляет в конце такое предложение: «Пожалуйста, скажи мне еще раз – не всегда, этого я не желаю, – еще раз скажи мне “ты”».

Это «ты» дало Кафке повод завести подробнейший разговор о «страхе».

Страх, словно привратник, преграждает ему дорогу к сущности. Он говорит Милене, что она совершенно не поймет его, если не сумеет хотя бы смутно угадать, в чем состоит его «страх» и на что она тем самым обречет себя, в случае если им предстоит сблизиться. Фелицию он предупреждал о своем писательстве, а Милену – о своем страхе, подбирая для него короткую формулу: «Тайный сговор против меня». Получается, что он сам состоит в сговоре против себя. Глубоко внутри него сидит что-то, что стремится его разрушить. Оно выражается по-разному. Иногда ему кажется, будто его засасывает внутрь. Это значит: «Отступление перед натиском мира, а отсюда – усиление этого натиска и опять-таки усиление страха». Милене же, как он считает, свойственно как раз противоположное: с ее «молодостью», «чистотой» и «смелостью» она пробивается в мире, который расступается и освобождает место. Дух наступления временами напоминает бурю: когда она вот так врывается, ему становится почти невыносимо и хочется заползти под диван, ведь, по его словам, он не может «держать в комнате бурю»[313]. Впрочем, может лучше позволить этому случиться, и тогда, как знать, ветер унесет его наружу – на простор, подальше от страха, который обитает в тесноте?

Процесс письма ободряет Кафку: благодаря ему он в конце концов оказывается готов к встрече с Миленой вопреки страху.

Но сначала ему приходится написать Юлии прощальное письмо, затем он покидает Меран