уберегли от ночёвки на сырой земле среди ползающей тропической мерзости! Теперь, зная, с какой стороны находится берег, без труда можно было определить и куда нам следовало направляться.

Дорога обнаружилась не так далеко. Форсировав в обратном направлении болотце с пиявками, мы благополучно взобрались на невысокую насыпь и вышли на асфальт приблизительно там же, где совсем недавно повергли в бегство превосходящие силы противника. На поле боя всё оставалось без изменений. Похоже, что нас никто не искал. Заныканные автоматы лежали там, где их заныкали, потерянные в панике тапки и бескозырки – там, где их в панике потеряли.

Позже, по-трезвому, я не мог понять, где мы всё это время шлялись, где умудрились найти девственный лес, тропические дебри и даже болото. В окрестностях нашей базы в радиусе нескольких километров ничего подобного не наблюдалось!

Наконец можно было продолжать движение домой и уже минут через десять насладиться всеми благами цивилизации: принять прохладный душ, заснуть в чистой уютной постели под мерно гудящим кондиционером, но тут Вася вновь вышел из повиновения. Выяснилось, что, продираясь сквозь кусты, он потерял пилотку и сейчас наотрез отказывался куда-либо идти, пока не будет устранено столь вопиющее нарушение формы одежды. Его не смущало, что, окажись сейчас пилотка на положенном месте, вид его всё равно мало бы соответствовал уставному. Это неуместное проявление пижонства вызвало во мне чувство некоторого даже негодования и поставило было в тупик, так как в сложившихся обстоятельствах такое нарушение формы одежды становилось практически неустранимым. Но флотская смекалка и здесь меня не подвела. Я подобрал хунтотовскую бескозырку и, хоть она была на три размера меньше, натянул её Васе по самые уши, сетуя, что нет под рукой молотка с гвоздём, чтобы прибить к голове понадёжней. Затем отряхнул, обтёр Васю пучками травы, умыл в придорожной канаве. Умылся, обтерся сам. После чего мы двинулись по дороге навстречу новым приключениям.

Как вы уже можете догадаться, приключений опять не пришлось долго ждать. Не пройдя и сотни метров, мы вновь встретили патруль. Слава богу, он был не вьетнамский, а то на этот раз нам бы не поздоровилось. Патруль оказался свой, родной, советский. Замечу, что, проведя к этому времени в Камрани уже почти полгода и неоднократно совершая ночные прогулки по территории базы, я с таким явлением, как комендантский патруль, не сталкивался ни разу и даже не подозревал о существовании здесь такой формы несения гарнизонной службы. А тут – нате вам! Особенно когда мы в таком виде и в таком состоянии! Судьба была сегодня особо щедра на невероятные стечения обстоятельств.

Впрочем, незапланированная встреча с патрулём нас нисколько не смутила. Смутились немало сами патрульные. Трое морпехов-срочников охранной роты, неожиданно появившиеся на узкой дороге из темноты, подозрительно, с некоторой даже опаской на нас посмотрели, почтительно расступились и пропустили мимо. Совершенно по уставу мы обменялись воинскими приветствиями. Вася лихо козырнул, приложив растопыренную пятерню к околышу своей трофейной бескозырки. Патрульные также вразнобой отдали нам честь. Видно, что им было неловко. Внешний вид наш хоть и мало соответствовал уставному, но офицерские погоны находились на месте.

О чем-то пошушукавшись за спиной, патрульные нас нагнали и нерешительно предложили следовать за ними в штаб.

В штабе нам делать было нечего, особенно ночью, поэтому предложение осталось проигнорированным. Начальник патруля, рослый и, надо полагать, весьма ответственный сержант, ещё больше стушевался, но затем, набравшись мужества, твёрдо объявил, что задерживает нас, потому что мы пьяны, и если мы не подчинимся, то вынужден будет применить оружие.

После того, как и это официальное предложение не возымело действия, он действительно снял с плеча автомат и самым бесцеремонным образом направил его в нашу сторону.

– Товарищи офицеры, стойте! – звонким, срывающимся голосом потребовал он.

Не получив ожидаемого результата и вообще никакого ответа, сержант добавил решительно:

– Стойте… я буду стрелять! – и клацнул затвором.

Но наставленными стволами и даже звуком передёргиваемого затвора нас было уже не удивить. Более того, на нас это уже начинало действовать, как красная тряпка на быка. Вася дёрнулся было к сержанту, чтобы забрать у него автомат, но я его придержал. Хладнокровия нам было не занимать. Мы двинулись по дороге, не оборачиваясь. Я лишь презрительно бросил через плечо:

– Стреляй, сержант! Только знай – медаль тебе за нас не дадут. А вот лет дадут больше, чем ты уже прожил!

Не помню, что было дальше, но судя по тому, что я ещё жив-здоров и пишу эти строки, выстрела, надо полагать, не последовало.

Разделавшись с очередным патрулём, мы ускорили шаг, и вот уже за поворотом засветились огоньки нашего городка. Дорога теперь проходила вдоль старого французского кладбища – несколько десятков заброшенных, полузасыпанных песком могил мрачно серели каменными надгробьями в мертвенном свете Луны. Печальное было зрелище. Проходя ежедневно мимо этого места днём, я не испытывал никаких чувств, а теперь стало как-то не по себе. Я ещё больше ускорил шаг, Вася, семеня сзади, начал отставать и вскоре опять взбунтовался. Ему срочно потребовалось передохнуть.

Кроме как на надгробную плиту присесть было некуда, и Вася сделал это с нескрываемым удовольствием. Затем он растянулся во весь рост на каменном ложе, устроился поудобнее и – не успел я опомниться – сладко засопел. Некоторое время я дёргал Васю за руки и ноги, пытаясь привести в чувство, но безрезультатно. Выпитые на «Оби» последние традиционно-фольклорные чарки «на посошок», «на дорожку», и прочие оказали своё коварное действие, с некоторым, правда, запозданием. Васю вырубило окончательно и бесповоротно, и не было никаких сил сдвинуть его с места.

Могильный камень, на котором Вася уютно устроился, оказался довольно тёплый, поэтому, не переживая, что Вася замёрзнет и простынет, я направился за подмогой. Скажу честно: Васе так и суждено было провести эту ночь на кладбище, потому как очень скоро я забыл, что иду за подмогой. Мне и самому было уже очень не по себе и подмога бы тоже не помешала. Кроме того, хотелось пить, спать и не на шутку мутило. Понятно, что в молодые годы даже самые чудовищные эксперименты над собственным здоровьем проходят относительно бесследно, но, видимо, есть предел и бесконечным возможностям молодости.

Между тем опьянение наградило меня новыми ощущениями. Всё вокруг стало двоиться и троиться. Дорога извивалась, раздваивалась и местами как бы шла волнами. На эти волны трудно было взбираться, а потом чуть ли не кубарем приходилось сбегать вниз. В голове наблюдалась полная каша. Перед глазами возникали какие-то образы: то кучерявая голова Жоры