Но именно сейчас это стало катастрофой. Впрочем, мы сейчас поедим, и на этом все кончится.

— Они прицепятся к тебе, как пиявки. Правда, я начинаю верить, что папины проклятия осуществляются.

— Не будь дурой!

— Если бы только у меня было место, где я могу приклонить голову. Я едва стою на ногах. У меня все кружится перед глазами.

— Мы сейчас же поедем в какую-нибудь гостиницу.

— Какая гостиница? Нельзя приехать в гостиницу без багажа.

— Я вернусь туда и все уложу.

— А мне куда тем временем деваться? Этот воздух меня душит. Когда я их увидела, у меня сердце остановилось. Одна неприятность за другой. Прямо как в Библии. Папа говорил: «Не будет тебе покоя. Ты будешь просить для себя смерти». Он меня проклял, Герц. Он меня проклял.

— Вот уж не думал, что ты веришь в подобные глупости.

— А почему бы нет? Из всех гостиниц Майами-Бич мы должны были выбрать именно ту, в которую приезжает эта хабалка… А теперь вот эти типы… Они оба меня прокляли, папа и Лурье. И наверное, ребе тоже…

— Анна, я не верю своим ушам.

— Я бы сама не поверила, не будь вся моя жизнь цепочкой сплошных катастроф. Есть такая вещь, как фатум. Яша Котик так влюбился в меня, что едва не умер от этой любви. Но стоило нам пожениться, как он начал сживать меня со свету. Как мне удалось уцелеть, до сих пор не понимаю. Лурье тоже стал мне врагом, едва ты появился на сцене. Папа говорил ужасные вещи. Только теперь я понимаю, насколько это отвратительно.

— Что он сказал?

— Проклятия и всё в таком духе. Я еще никогда так не тосковала по обычной постели, как сейчас. Хотелось бы заснуть и никогда не просыпаться.

— Анна, не впадай в истерику. Мы сейчас найдем жилье, и ты забудешь все эти глупости.

— Нас все равно найдут. Ну вот, они возвращаются!

Морис Гомбинер и его жена подошли с двумя подносами, заставленными тарелками с едой: мясом, пудингами, супом, печеньем. Грейн сделал движение, будто собирался встать, но так и остался сидеть.

— Что принести для тебя, Анна?

— Ты же знаешь, я ничего не хочу.

— Может быть, действительно чаю с лимоном?

— Нет, Герц. Принеси мне стакан холодной воды.

— Что это за обед, холодная вода? — вмешался Морис Гомбинер. — Обязательно надо что-нибудь съесть. Все эти теории о калориях — глупости. Человек должен есть. Иначе он остается без сил. Тело — это тиран. Душа вынуждена ему уступать. И чем больше она ему уступает, тем большего оно хочет. Это история с Чемберленом и Гитлером, да сотрется его имя. А теперь все опять уступают, на этот раз — Сталину…

— Морис, ты снова начинаешь? — предостерегла мужа миссис Гомбинер.

— Все, тихо. Моя жена — красная. В ее присутствии нельзя сказать дурного слова о Сталине.

— Я не красная, но не следует повторять речи всех реакционеров. Что плохого сделал им Сталин? Он построил country[112] для рабочих, без капиталистов и фашистов. Он дал евреям Биробиджан. Если бы не Сталин, Гитлер был бы сейчас в Америке… А тут и так полно нацистов, которые хотят новой войны, и антисемитов, чтобы они все сгорели вместе с Уолл-стритом!..

— Ну-ну, ты повторяешь все, что слышишь на своих собраниях.

— Это правда, Морис, это правда. Благословенны руки Сталина. Для меня Сталин — святой человек, величайший друг народа. Если бы не он, рабочий класс уже давно бы погиб!..

И миссис Гомбинер выпустила из рук пустой поднос, который тут же с грохотом упал на пол.

— Ну-ну, не будем разводить дискуссий. Я разговаривал с десятками людей, приехавших оттуда. Это ад, настоящий ад.

— You know why[113] это ад? Because Советский Союз обливался кровью, а эти фашисты, чтоб они сгорели, не хотели открывать second[114] фронт. Только когда массы устремились в Вашингтон и хотели линчевать президента, он приказал сделать iпvasion.[115] Но это все была сплошная показуха! Они хотели потихоньку спасти Гитлера, чтобы можно было подавлять рабочих и устраивать самые жуткие погромы…

— Хватит, Флоренс, хватит!

— You shut up![116]

Стало тихо. Миссис Гомбинер принялась за суп. Она попробовала его, скривилась, посолила, поперчила, бросая при этом сердитые взгляды в сторону буфета. Морис Гомбинер сидел бледный, моргал глазам и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он кусал губы и качал головой. Потом взял было ложку, но тут же положил ее.

— Грейн, пойди возьми себе что-нибудь. Есть надо согласно всем теориям. Что тут поделаешь? Я очень ценю стих «увидел покой, что он хорош, и склонил плечо свое, чтобы нести».[117] Да разве есть выбор?.. Мадам, я действительно очень сожалею. Как там сказано у Гейне? Ого! Забыл эти слова.

И он процитировал по-немецки:

Сердце, сердце! что ты плачешь?

Иль судьба тебе страшна?[118]

11

— Я не буду вас уговаривать, мадам, — говорил Морис Гомбинер, — но наш дом — это рай. Моя жена мне только что сказала, что она сдала бы квартиру дешево. Она целый день занята, очень занята. Она тут торгует недвижимостью. У нее в этом деле есть компаньон. Она уходит из дому на целый день. А мне-то что тут делать? Мне, конечно, Боже упаси, никак не мешает ее бизнес. Да и какая мне разница? Все, что мне надо, это кусок хлеба и место, где можно было бы лечь спать. Но все-таки вместе нам всем было бы уютнее. У вас ведь тут, наверное, тоже никого нет…

— Все зависит от тебя, Анна, — отозвался Грейн.

— Буду с вами откровенна. Я немного побаиваюсь вашей жены, — сказала Анна.

— А чего ее бояться? Она ходит на свои митинги и при этом думает, что все, о чем они там говорят, это святая святых. Она читает их газеты и все такое прочее. А я ей ясно и прямо говорю: «Ты ведь сама тоже буржуазия». Но с ними толком невозможно разговаривать. Это просто фанатизм. Однако какое отношение все это имеет к вам? Вы ведь — жильцы. Да у нее и времени нет. Она же делает тысячу вещей одновременно. У нее есть свой бизнес и в Голливуде. А вы здесь получите дом, сад, целое царство. И вам не обязательно будет платить сразу за весь сезон. Вы можете въехать к нам на неделю и посмотреть, понравится ли вам. Поскольку вы не вполне здоровы, мадам, то не имеет