без малого четыре дня, решили остановиться на постоялом дворе в большой немерской деревне Светлые Холмы, в нескольких верстах за которой, по слухам, как раз и лежала дубрава, где скрывался дом Ружены. Стало быть, не в такую уж глухомань она забралась. Весь оказалась оживлённой и людной, как и случается, если стоит она неподалёку от наезженного большака. Кирилл с гриднями быстро затерялись среди оттаявших после зимы путников, проехали по одной-единственной улице, по обе стороны которой аккуратными рядами стояли избы, все сплошь новые. Старые, что были здесь ещё, верно, до того, как вырос Новруч, беспорядочно торчали вокруг них посеревшими пеньками среди молодой поросли. Большой постоялый двор “Дубовый стол” без конца впускал и выпускал из своей утробы людей. Казалось, беспрестанно открываются его двери. С задворок выезжали телеги, а их место занимали другие. Подумалось даже, что найти свободные горницы на всех здесь невозможно. Но хозяин, долговязый, худощавый мужик, вся сила которого будто бы ушла в пышную бороду, быстрым и отточенным взглядом оценив Кирилла, широко разулыбался. А завидев на столе несколько серебренников, и вовсе согнулся в постоянном лёгком поклоне. И нужные комнаты тут же нашлись, словно их держали пустыми как раз для таких случаев.

Кирилл отправил Лешко и гридней наверх с вещами, а сам задержался у стойки. Услужливый хозяин занимался своими хлопотами, но предупредительного взгляда с него не спускал. Такие, как он, сразу видят гостей, перед которыми стоит лебезить чуть больше, чем обычно. Подавальщица, неведомо как получив его приказ, расторопно принесла Кириллу кружку горячего взвара из яблок с мёдом — то, что нужно с дороги после целого дня под холодной моросью.

— А что, добрый хозяин, народу нынче в Новруч много едет? — грея руки о глиняные бока, он окинул взглядом галдящую харчевню за спиной.

— Поболе, чем седмицу назад, — осторожно ответил тот и замахнулся полотенцем на полосатую кошку, что запрыгнула на стойку прямо перед ним. Та обиженно мяукнула и, дёрнув хвостом, сбежала.

— А на юг? Не боятся через ваши места ездить?

— Чего бы? — мужик удивлённо наморщил лоб.

— Так ведь, говорят, ведьма тут у вас неподалёку живёт, — Кирилл нарочито безразлично поболтал взвар в кружке.

Хозяин громко усмехнулся.

— Ружена, чтоль? Да она больше безобидная. Так, пугнёт, бывает, тех, кто слишком близко из любопытства к её дому подберётся. А чаще помогает нам. И к бабам повитухой приходит, коль дела совсем плохи. И лекарствует помаленьку.

— А в Новруче о ней другое говорят. Что и погубить может…

— Так то в Новруче, — мужик снова согнал настырную кошку. — Что они там о нас знают? Всё небылицы одни. Чудная она баба. С придурью. Но зла нам никогда не делала.

Кирилл пожал плечами. Может, своим Ружена и не вредила, это верно. Зачем портить отношения с ближними соседями? Но двусмысленных слухов о ней было слишком много, чтобы от них отмахнуться.

Засиживаться в харчевне он не стал, здесь скоро стало слишком людно. Но из-за последних ночей, на протяжение которых ему неизменно виделись сны один сквернее другого, укладываться спать и вовсе не хотелось. Да только деваться некуда.

Наутро Кирилл вскочил спозаранку, когда только начинали разжигать печь и греметь плошками стряпухи в поварне. Дурнотное ощущение, будто кто-то выедал ему нутро, заставило поспешно броситься к умывальнику. Остатки вечери жгучей волной ринулись наружу; Кирилл закашлялся, чем разбудил спящего на лавке в дальнем углу Лешко.

— Что случилось, княже? — заполошно выпалил тот, вскакивая, будто и не спал вовсе.

— Ничего страшного, — просипел он, утирая выступившие слёзы. — Здешним стряпухам только розгами всыпать не мешало бы.

Хотя вряд ли те приготовили что-то не то. Остальным ведь ничего не сделалось. Вон, стоит Лешко, румяный, что пирог, заботливой хозяйкой испечённый. А ели вчера одно и то же.

Показалось, все до капли силы вмиг покинули Кирилла. Едва переставляя ноги, он доплёлся до постели и решил полежать ещё немного, пока не спадет охвативший тело озноб. Но внезапная немощь отступать не торопилась, и пришлось отправляться в путь, стараясь не показывать гридням, что от лихорадки он того и гляди выпадет из седла. Но те оказались не совсем слепыми и бестолковыми. Их вопросительные взгляды почти ощутимо впились в спину, стоило только выехать со двора.

Светлые Холмы проводили путников тихим рокотом только проснувшейся жизни. Ещё редко попадались на улице деревенские, вялые и полусонные. Ещё вовсю голосили петухи во дворах, призывая рассвет. И только осталась позади последняя ветхая изба, как окрестности пустынной по раннему часу дороги окутало тишиной, словно влажным шерстяным одеялом.

И Кирилл плыл в ней, чувствуя себя жуком, нечаянно попавшим в кувшин со сметаной. Сколько ни шевели лапками — уже не выберешься. Он почти не помнил короткого привала, не понимал, что ест, и костёр не согревал его ничуть, словно был нарисованным. Голоса гридней и Лешко звучали в стороне неразборчивым гулом, будто каждому из них заткнули рот войлоком и заставили так говорить. Кажется, они спрашивали, как Кирилл себя чувствует, а может, и нет. Он ничего теперь не мог сказать наверняка. Единственное, что оставалось чётким — нарастающая боль в виске, и пустота в груди, словно растекалось там чернильное пятно.

Слегка отдохнув, двинулись дальше. Шаг Расенда вдруг стал слишком тряским и раздражающе отдавался во всем теле. Тянулась безликая равнина по обе стороны с редкими островками рощ, и чудилось, что не будет ей ни конца и ни края. Но ещё до полудня вдруг показалась впереди тёмная полоса леса, она приближалась и ширилась. А ещё через версту распалась на сотни могучих дубовых стволов. И Кирилл мог поклясться, что никогда в жизни не видел ничего более уродливого. Словно искалеченные неведомой хворью, деревья изгибались волнами и петлями, бугрились их стволы наростами, а кривые ветви переплетались между собой так плотно, что между ними, верно, не смогла бы пролететь ни одна, даже самая маленькая пичуга. Да и не было здесь никого, только вороньё хрипло каркало вдалеке, не решаясь приблизиться к мрачной дубраве. Лишь только въехали под полог рощи, как померк и без того скудный дневной свет, грязной кашей расползалась под копытами лошадей земля. Чахлый ветер на последнем вздохе донес с юга запах влажной гнили. Не болота, что полнится жизнью своих обитателей, а мёртвой стоялой воды, в которой не растёт ничего, только гибнет.

Кирилл озирался кругом и не понимал, как люди могли доверять той, кто жил в этой роще. Воля здешней хозяйки будто ощупывала, сминала в ком кишки. И сразу верилось, что она могла бы