— Глаша не посторонняя! И вообще…

— В самом деле, Кирилл Аркадьевич, — вмешалась я. — Вы, наверное, правы в том, что рыбалка не слишком подобает барышне статуса Варвары Николаевны. Но, с другой стороны, в деревне и в своем кругу позволительно куда больше, чем в столице. Так почему бы вам обоим не воспользоваться возможностями, которые дает провинциальная жизнь?

— Не уверен, что… — Он покачал головой. — Впрочем, Иван Михайлович говорил, что свежий воздух и прогулки ускорят выздоровление. Так и быть — но только под присмотром. — Исправник сурово посмотрел на сотского.

Тот закивал:

— Пригляжу в лучшем виде, ваше сиятельство! Сколько велите здесь быть?

— До обеда, не больше.

— Полкан, пригляди за ними, — приказала я. Повернулась к Стрельцову.

— Вы обещали помочь мне с разбором документов.

— Разумеется, — кивнул тот.

— Но сперва вы позавтракаете, — добавила я, когда мы отошли достаточно далеко от пруда.

— Я и так злоупотребляю вашим гостеприимством. Еще и сотского вам навязал. Признаться, когда я приехал, не имел представления… — Он не договорил. Я поняла и так.

— Насколько плачевны мои дела? — прямо спросила я.

— Я не хотел вас обидеть.

— Вы не обидели. К тому же я не считаю их плачевными. Временные трудности, не более. Теперь, когда я сама себе хозяйка, справлюсь. Если вы, конечно, не отдадите меня под суд.

— Топором вы орудуете ловко, но это даже не косвенная улика, — усмехнулся он.

Я поспешила сменить тему.

— К слову, не знаете ли вы, куда можно пристроить невостребованный гроб? Точнее, два.

Стрельцов открыл рот. Закрыл.

— Должен признать, за время моей службы мне задавали много вопросов, но такие… Даже не знаю, кому бы понадобилось столь экзотическое имущество.

По его тону совершенно невозможно было понять, одобряет он меня или осуждает.

— Тетушке же понадобилось. Вы сами видели ее коллекцию.

Исправник кивнул.

— К старости многие становятся чудаковаты. Но вряд ли вы найдете покупателей. Разве что церковь может принять гроб как пожертвование для малоимущих. Да и то… Крестьяне сколачивают гробы сами, а дворяне в нашем уезде не настолько бедны.

Что ж, значит, разберу на доски и пущу на ульи. Пчелы не суеверны, а потому нечего добру пропадать.

20.1

Я думала, Прасковья давно ушла, сменившись, но она поджидала меня около черного крыльца.

— Тебя покормили? — спросила я, запоздало вспомнив, что не дала Герасиму инструкций на этот счет.

— Да, благодарствую. — Она поклонилась. — Барыня, дозвольте спросить.

— Говори.

— В доме-то у вас, я смотрю, господ много, а работников один дворник. Ежели вы не против, я бы дочку младшую прислала. За змейку в день.

— Еще я детей не эксплу… не нанимала! — возмутилась я.

— Да какой же она ребенок? Четырнадцать минуло. Как барышня, ваша гостья — старшенькие мои к этим годам давно в людях работали. Вы не думайте, барыня, Стешка не белоручка какая, сызмальства при доме и при скотине. И постирает вам, и дом вымоет, и сготовит, ежели прикажете. Правда, не по-господски, но она смекалистая, глядишь, и научится, если будет кому учить.

Я заколебалась. С одной стороны, женщина права: сейчас на одного с сошкой семеро с ложкой. Марья Алексеевна, конечно, не чуралась черной работы, однако ее чересчур много в таком запущенном доме. И все же подросток…

Открывшаяся дверь сбила меня с мысли. Прасковья поклонилась Марье Алексеевне.

— А где Варенька? — спросила генеральша. — Я ее хотела за письма усадить.

— Какие письма? — не поняла я.

Она всплеснула руками.

— Память у тебя девичья! Соседям, о смерти Граппы. Когда похороны, когда поминки.

Вот и еще одна забота. Конечно, Варенька вернется с пруда и, может быть, даже в охотку возьмется за письма, всё занятие. Но кто гарантирует, что не появится других дел? Стирка стоит с вечера, посуду я с утра тоже не помыла. Да взять хотя бы комнату управляющего: надо разобрать вещи после пожара, что цело — постирать и вычистить, бесповоротно испорченное — выбросить, оценить масштабы ремонта… Не исправника же пристраивать отдирать обгорелые доски и приколачивать свежие?

— Не думаю, что стоит оповещать соседей, учитывая все обстоятельства, — негромко сказал Стрельцов. — Слухи наверняка уже разошлись, однако гостей нет.

— Именно поэтому, — с нажимом произнесла генеральша, — и нужно оповестить. Причем хорошо бы, чтобы и сама Глаша написала, и мы с графиней руку приложили. Не будь Анастасия Павловна занята малышкой, я и ее бы попросила замолвить за Глашу словечко.

Стрельцов задумчиво покосился на замершую столбом Прасковью, будто прикидывая, о чем при ней можно говорить, а о чем не стоит.

— С вашего позволения, господа, — сказала я.

Пожалуй, мои дела нужно обсуждать без свидетелей. Если я правильно поняла намек исправника, как только вести о смерти тетки разлетелись по соседям, те должны были приехать ко мне с соболезнованиями, но не приехали. Что с этим делать — и нужно ли с этим что-то делать?

Наверное, нужно. Неприкасаемой вести дела труднее. А у меня и без того хватает проблем, незачем усугублять их.

Но сперва — отпустить крестьянку.

— Так что ты там говорила про дочку?

— Вы не беспокойтесь, барыня, моя Стеша честная. Нос совать, куда не просят, не станет и болтать не будет о том, что у вас в доме да как.

Как будто без нее болтать некому!

— Говоришь, другие в ее возрасте уже давно в людях работали? — переспросила я, все еще раздумывая.

— Да, годков с восьми. Я и Стешу хотела рядчику отдать, два года назад, да отказался, дескать, рябая, никто не возьмет.

— Что?

Надеюсь, я поняла неправильно.

— Девчонок-то в модные лавки пристраивают да в магазины. Там барыням надобно, чтобы приятно посмотреть было, чтобы уродство в глаза не лезло, — заторопилась Прасковья. — Рябых не надобно. А вам ведь, барыня, все равно, кто полы моет? Она и в платок замотаться может, чтобы взор ваш не оскорблять.

— Рядчики собирают детей из бедных семей и везут в столицу, — негромко пояснил Стрельцов. — Там всегда работники нужны. В лавках, на фабриках. С крестьян ничего не берут, берут с нанимателей по пять-десять отрубов. Конечно, всем хочется надеяться, что их ребенок