Его навестил вице-губернатор Притченко. Принес букет цветов:

– Это вам, Иван Митрофанович, от вашей секретарши Елены Федоровны. Поздравляет вас с днем рождения.

– Спасибо ей. Она замечательная.

– Все приходили, вас поздравляли, желали скорейшего выздоровления.

– Как идут дела? Залежался я тут.

– Все в порядке, Иван Митрофанович. Я обзванивал глав районов. Белавин доложил, что запустили комплекс биодобавок. Им мешала вода с большим содержанием железа. Пробурили новые скважины, и теперь вода чистейшая.

– Хорошо, – произнес Плотников. Представил огромные серебряные башни среди лугов, и вид этих драгоценных башен окропил его светом, и вдруг стало легче дышать.

– Шурпилин сообщил, что делегация фермеров вернулась из Голландии. Там они увидели, как работают роботизированные фермы. Еще четверо фермеров решили использовать роботов.

– Замечательно. – Плотников представил красных, с шелковистыми боками коров, окруженных незримой автоматикой, компьютерами, датчиками, среди которых животные становятся частью индустрии, не требующей вмешательства человека. И это было его, Плотникова, достижение, от которого стало легче на сердце.

– И еще отличная новость, Иван Митрофанович. Был на металлургическом заводе, встречался с Федором Леонидовичем Ступиным. Все готово к пуску. Через месяц откатают первую трубу. Вас ждут на открытие.

– Какой великолепный человек Ступин! Настоящий русский ум! На таких стояла и стоит Россия! – Плотников улыбался, его почернелое лицо посветлело, на щеках появился слабый румянец. – Спасибо вам, Владимир Спартакович. Вы мой целитель. – Плотников протянул Притченко руку, с благодарностью сжимая его ладонь.

Подули черные ветры. Содрали с деревьев последние листья. Хлестнули дожди, упали в железные бурьяны, погнали по рекам стальную рябь. Не стало дневного света. Чуть проглянут в сумерках туманные леса, тускло сверкнут залитые дождями проселки. И снова тьма с коротким жутким закатом, с багровой зарей, на которой мечется воронья стая. Долгая непроглядная ночь с воем ветра, стуком дождя о стекла, с тревожными снами, в которые залетают души исчезнувших, измученных и безвестных, ищут приюта. И в эту черную пору твоя душа наполняется безмерной тоской, неприкаянной болью. Ты погибаешь, чувствуешь свое сиротство на этой бренной, слезной, безысходно любимой земле.

Отец Виктор убирал свою пустынную церковь. Скудный свет сочился сквозь рябые от дождя окна. Он подмел пол, кинув сор в высокую железную печь, нетопленную, ждущую зимних холодов. Туда же бросил сухие букетики полевых цветов, стоявшие перед образами. Собрал из подсвечников остатки воска и бережно сложил в ящик. Следил за бабочкой, которая, спасаясь от ледяных дождей, залетела в церковь и мелькала, появляясь и исчезая. Искала укромный уголок за иконой, где бы смогла уснуть на всю долгую зиму. В Рождество, от печного тепла, людских дыханий вдруг проснется и полетит среди горящих свечей и цветных лампад.

Отец Виктор прожил огромную жизнь, которую ощущал, как непрерывную Божественную волю, двигающую череду времен, событий, людских судеб. И его собственную судьбу, которая крохотным отрезком легла в гигантскую дугу русского времени.

Маленьким мальчиком, замешавшись в толпу демонстрантов, среди флагов, шаров, транспарантов, он видел на мавзолее Сталина. Далекий, в голубоватой дымке, в военном френче, похожий на мираж, Сталин прошел сквозь всю его жизнь, как видение огненной силы, охватившей пламенем бессчетные жизни, в том числе и жизнь любимых и близких. Спустя много лет, когда валили в Москве советские памятники и коммунисты жгли партбилеты, он видел, как с кремлевского дворца спускают красный флаг. Ветер хлестал полотнище, оно вырывалось из рук, и эта борьба с поднебесным флагом напоминала убийство красного коня. Тогда же, надев ордена, в годовщину парада сорок первого года он прошел по брусчатке, одинокий солдат поруганной красной державы.

В детстве мама повела его в Парк культуры, на трофейную выставку. Пятнистые самолеты со свастиками. Орудия с жестокими стальными стволами. Страшного размера танк, в башне которого зияла пробоина с оплавленными краями. Отца уже не было в живых. На материнских глазах не высыхали слезы. И, глядя на пробоину в «Тигре», он своим детским сознанием понимал, что существует сила, отомстившая за отца. Эта сила заслонила их маленькую квартирку, где стояли его игрушки и висел бабушкин рукодельный ковер. Через много лет, под Кабулом, он видел подбитый советский танк с оплавленным отверстием в башне. Коммулятивный заряд прожег броню и истребил экипаж. Стоя на трассе, в бронежилете и каске, он старался связать те два подбитых танка, две пробоины. Мальчика с изумленными глазами и мужчину с тоскливым взглядом, уставшего смотреть на горящие кишлаки и растерзанные тела.

Все детство, отрочество и юность в его окно смотрела старая колокольня, без креста, с деревцами на разрушенном куполе. Розовая на весенней заре, голубая в осенних сумерках, янтарная в январском солнце, седая в холодном инее, она неотступно, год за годом, следила за ним, что-то тихо нашептывала, взращивала в нем тайные чувства, которые позже превратились в веру и творчество. Она незримо сопутствовала ему на грандиозных стройках, где рокотали бессчетные моторы, взрывались горы, вздымались плотины. И на военных учениях, где ревели танки, пикировали самолеты, уходили в небо тяжелые ракеты. И на войнах, где он пробирался в африканской пустыне, никарагуанской сельве, камбоджийских джунглях. Везде тихо и тайно светилась в нем эта чудная колокольня. Уберегала от смерти, от уныния, от злых поступков.

В молодости он пережил острое неприятие власти. Дружил с диссидентами, кочевал по московским квартирам вместе с безумной компанией, где главенствовал писатель, воспевавший тьму преисподней, автор чудовищных сцен, в которых отрицалось добро и господствовало абсолютное зло. Это поветрие скоро прошло, он порвал с диссидентами, и его писательский путь вел по войнам, по секретным лабораториям, по коридорам власти, где решалась судьба государства. И когда оно, обессилев, пало, он до последнего вздоха его защищал. И даже позже, на баррикадах Дома Советов, по которому били танки, начинался огромный пожар, и над его головой развевалось пробитое красное знамя.

Он был певцом красной эры, гигантского протуберанца, который вырвался из утомленного человечества, обещал благодать, бессмертие, райское блаженство. В реве военных битв, в истошных воплях и казнях исчах, не достиг небес. Упал обратно в изнывающий ветхий мир, который проклял русское стремление к небу.

Теперь, став священником, готовясь к скорой смерти, отец Виктор посвящал оставшиеся дни молитвам. В них умолял Господа спасти Россию, которая целый век провисела на дыбе. Снятая с дыбы, нагая, бессильная, она стала добычей злодеев, которые рвут ее беззащитное тело. Он молился о красных героях и мучениках, которые отстояли Родину в веке минувшем и теперь на небесах сражаются за нее в веке нынешнем. Он верил, что красные святые, сохранив однажды страну, сохраняют ее и теперь.