И погода была как у нас теперь, ненавистная, все мы вместе с Жутиковым то ли Жгутиковым ненавидим такую! Да еще только самое дно этой мерзости! этой пакости! этой слякоти… Ноябрь. И считал бедняга Жутиков то ли Жгутиков, пальцами так, считал он до обеда сперва, а уж после, когда ждать уже было нечего, кроме вечера, ждал весны, загибая пальцами до нее: «Сколько же еще? Жить и жить…»

От мизинца до мая: ноябрь (еще только пятое же всего), декабрь, январь, февраль, март (за весну его, конечно же, не считая) и апрель (не весна еще в нашем городе, так, чуть-чуть…) – на одной руке пальцев пять. На апрель использовать приходилось пальцы второй руки. И смотрел с горечью и обидой, с завистью Жутиков то ли Жгутиков на указательный палец второй руки своей, левой, выходивший при счете маем, в кулак сжимая правую, и не знал, что был этот палец месяцем, до которого ему не дожить.

Альтруист

Господа! Стремление наше к спасению – эгоизм! Будемте альтруистами. Возведемте же наконец альтруизм во нравственный принцип! Пусть будет не демократия у нас и не гласность, не коммунизм и социализм, проголосуемте за Россию – страну альтруизма!

Предлагаю жизнь как осмысленное содружество, не преследующее целей властных, любовных и денежных – никаких, кроме служенья друг другу. Будемте милосердны! И откажемся же, товарищи, же! – от наших желаний, пожертвуем ими. Возлюбим ближнего как самого себя, ради общего блага, не рая, но с бескорыстной заботой о благополучье человечества. Будемте гуманны!

Последуемте примером за нашим героем, героем нашего времени, Леонидом Семеновичем Отреченным, и пусть история этого человека послужит примером нам, ибо он, как некогда Данко, вызвался провести нас сквозь лес стяжательства и чащу грехопадения. Ведь чем дальше идем мы, тем плотнее стволы, цеплючей кусты, злее звери! В злобе и гневе от желания жить хотели растерзать Данко люди, и тогда, как известно, юноша этот вырвал пылающее сердце свое, осветив заблудшим дорогу. Так отважный юноша этот отдал людям сердце, ничего не прося взамен. Он был первым из нас, товарищи, Леонид Семенович был вторым.

Ф.М. Булкин

Леонид Семенович начал с того, что отрекся от зарплаты своей и должности. Отрекся от газа, бензина и горячей воды, света, масла, макарон, картошки, мяса и краковской колбасы. Отрекшись от зарплаты, воды и света, отрекся Леонид Семенович и от работы, отрекся от инициалов своих «ЛС», чтобы далее значиться – Человек! Отрекся от таланта, ибо талант дан Богом и принадлежит человечеству. Отказался от жены своей Нины. Леонид Семенович отказал себе в Нине в пользу товарища, после чего отказался от товарища в пользу товарищества. Отказался от родителей в счет муниципальных благотворительных органов и от дочери в пользу жены; он дошел до того, что полностью отрекся от самого себя и как истинный альтруист кончил свой отреченный путь, отрекаясь от жизни.

Надпись на его могильной плите гласит: «УШЕЛ ВО БЛАГО».

Словарь

В следующих же записках своих буду слова непонятные толковать как понял.

Ф.М. Булкин

ТАХИОН

Тахион – гипотетическая частица, движущаяся со скоростью, превышающей скорость света.

Из специальной теории относительности следует, что превышение скорости света физическими частицами нарушило бы принцип причинности – в некоторых инерциальных системах отсчета оказалась бы возможной передача сигналов из будущего в прошлое. Телепортация!

Теория не исключает существование частиц, не взаимодействующих с обычными частицами, и их движение в пространстве со сверхсветовой скоростью. Ибо если есть скорость улитки, самолета, ракеты и света, то есть и скорость, превышающая их.

Потерявший в автомобильной аварии жену, и сына, и дочь, не верующий ни в бога, ни в черта Антон Петрович Хвостиков плакал, прочтя вышеизложенное. «Тахион… так и знал… Так и знал, я знал, знал… – повторял он. – Слава богу… телепортация… Маша… Саша! Сереженька… Ведь это выход… Ведь спасение… Ведь это и значит…»

Но о чем догадался Хвостиков в связи с им прочитанным, оставим догадываться читателю, ибо ведь и он тоже это прочел.

ЦУГЦВАНГ

Цугцванг – положение в шахматах, при котором любой следующий ход игрока ведет к ухудшению его позиции.

И дана была осень, чтоб ждать весны, и зима, чтобы – лета. И зарплата дана была, чтоб, потратив ее, ждать следующей, да и юность прошедшая питаема надеждою повториться… И дана была смерть, чтобы ждать – пусть не воскресения, но рождения нового, а оно-то и есть самой жизнью данное продолжение, бессмертие, вот тут видимо что…

Где сплошная тьма без светлого лучика, где беспросветная ночь без вешнего утречка? Чем ноябрь хорош – что кончится, а апрель чем хорош – что придет.

Но Вадим Петрович Загробушкин жил средь нас всех иными надеждами, упованьями и иными от нас мотивами над конечным с несбыточным торжествовал. «Завтра все наладится, успокоится, перемелется… скоро праздники, выходные…» – говорим себе мы, чтобы как-нибудь протерпеть, пережить неустроенный день сегодняшний. «Дальше – хуже!» – вот в чем, от нас в отличие, нашел себе утешение этот странный самый из нас человек; то есть «цугцванг, цугцванг, и точка». И надежда на эту прогрессию всегда оправдывала себя: дальше было хуже, хуже и хуже, ибо невозможно лучше стать только что испеченному хлебу. Но, однако, был в этом найденном Вадимом Петровичем, сомнительном на первый взгляд утешении и один позитивный аспект. Ибо если завтра хуже, то, значит, сегодня лучше. А поскольку сегодня законом времени наступает ежедневно, сколько отпущено, то Вадим Петрович, несмотря на отрицательную прогрессию своего утешения, просыпался в единственном для жизни пригодном времени с чувством полного оправданья своих надежд.

АТОМ

Атом происходит от atomos – «неделимый».

Серафим Петрович задумчиво провел тряпкой по подзеркальнику и попшикал средством «Гренада». На кухне капусту рубила жена, сквозь стук топора телевизор рассуждал про молекулы и бактерии, атомы, ДНК, извергал гипотезы, предположения…

Ясно, что Его нет. Но однако же была в жизни Серафима Петровича какая-то беспощадная сила, придававшая всему, что происходило с ним, характер какой-то унизительной суматошной беспомощности, малости, мельтешни, ощущенье пылинки бессмысленной и песчинки. Все, к чему стремился он, для чего создавал, копил, приближало его не к торжеству справедливости, но к… развязке.

– Ты протер? – перестав стучать, спросила Серафима Петровича из кухни жена.

– Нет еще, ты же видишь, я протираю.

Утверждение сомнительно, ибо жена спросила из кухни его и видеть, конечно