class="a">[1025]). Интересы этих двух частей империи, разделенных более чем на 600 км, еще до Первой мировой, в области твердого рубля, протекционизма, и даже политического устройства были полностью противоположны[1026]. И чем дальше Россия продвигалась по пути капитализма, тем более обострялись эти противоречия, все больше напоминая противостояние промышленного Севера и аграрного Юга накануне гражданской войны в США.

Гражданская война в России отчетливо подчеркнула это сходство к концу 1918 г., когда сформировавшиеся фронты гражданской войны прошли фактически по границам промышленного (красного) и аграрного, полуфеодального (белого) центров Европейской России. «Наиболее активным элементом классовой борьбы, — фиксировал это разделение ген. Головин, — везде и всегда является рабочий класс. Как раз на Северном Кавказе этот класс почти отсутствовал»[1027].

Наиболее наглядно характер гражданской войны в России, так же как и в свое время в США, выразился в промышленном, индустриальном превосходстве Севера, над Югом: несмотря на то, что «красным, — как отмечает А. Ганин, — достались богатые запасы со складов старой русской армии»[1028], за 1919–1920 гг. на советской территории было выпущено почти 900 тыс. винтовок, более 100 тыс. револьверов, 11 тыс. пулеметов, 720 орудий всех типов, 750 млн. патронов и почти 2 млн. снарядов[1029].

В то же самое время, несмотря на помощь союзников, в белой армии Юга Росси, действующей в аграрной зоне, вопросы снабжения частей оружием и снаряжением находились, по словам Б. Штейфона, «в состоянии катастрофическом… 75 % своего оружия и снаряжения полк добывал в бою»[1030]. И такая ситуация, в большей или меньшей мере, несмотря на массированную помощь союзников, была характерна для всех белых армий, на всех фронтах гражданской войны.

* * * * *

Большевистская идеология несла победу Красной Армии, но не гарантировала ее. «Борьба пролетарской революции с силами, противопоставленными ей, — замечал в этой связи красный командарм А. Егоров, — разрешилась в положительную для пролетариата России сторону, но можно ли на основе этого сказать, что в любой момент хода этой борьбы партия, армия, весь пролетариат могли спокойно ждать развязки, уверенные в благополучном исходе? Без проявления бешеной, нечеловеческой энергии, напряжения всех сил трудящихся, без железного руководства твердой, сплоченной Ленинской партии и без правильного стратегического руководства нашими операциями — нельзя было рассчитывать на успех. Жизнь ставила задачи неслыханной трудности, и мы видим, как разрешение их нашей стратегией имело часто условный, а иногда и ложный характер. Следствия же таких неверных решений бывали очень близки к катастрофе»[1031].

За время гражданской войны из разрозненных полуанархических партизанских отрядов Красная Армия, выросла в дисциплинированную, регулярную и профессиональную военную силу. И Белая армия сыграла в этом огромную роль, замечал Шульгин: «Мы научили их, какая должна быть армия. Когда ничтожная горсточка Корнилова, Алексеева и Деникина била их орды, — била потому, что она была организована на правильных началах — без «комитетов», без «сознательной дисциплины», то есть организована «по-белому», — они поняли… Они поняли, что армия должна быть армией… И они восстановили армию… Конечно, они думают, что они создали социалистическую армию, которая дерется «во имя Интернационала», — но это вздор. Им только так кажется. На самом деле, они восстановили русскую армию… И это наша заслуга… Мы сыграли роль шведов… Ленин мог бы пить за «здоровье учителей», эти учителя — мы… Мы били их до тех пор, пока они не выучились драться… И к концу вообще всего революционного процесса Россия, потерявшая в 1917 г. свою старую армию, будет иметь новую, столь же могущественную…»[1032].

Подобные перспективы откровенно пугали американского посла Фрэнсиса: «Что будет, когда Россия победит, а эта гигантская организованная сила (Красная армия) останется «без дела?»»[1033] В Версале царила уже настоящая паника: «Россия, вдохновленная новым энтузиазмом…, получила в свое распоряжение единственную армию, готовую сражаться, потому что это единственная армия, которая верит, что у нее есть за что бороться»[1034], — восклицал премьер-министр Италии Нитти, — «большевистский империализм не просто угрожает государствам на границах России. Он угрожает всей Азии и находится так же близко к Америке, как и к Франции»[1035]. «Величайшая опасность в данный момент заключается, по моему мнению, в том, — указывал премьер-министр Англии Ллойд Джордж, — что Германия может связать свою судьбу с большевиками…, чьей мечтой является завоевание мира для большевизма силой оружия»[1036].

Действительно с окончанием гражданской войны возникала насущная необходимость чем-то занять эту огромную радикализованную, вооруженную и организованную массу людей, в разоренной мировой и гражданской войнами стране. Как показывал пример всех Великих революций, все они заканчивались внешней экспансией: «Французский большевизм… того времени кончил тем, — отмечал этот факт Ллойд Джордж, — что оказался во власти Наполеона, и Европе пришлось горько раскаяться за безумную политику горячих голов той и другой стороны»[1037]. Походом Кромвеля в Ирландию закончилась английская революция, а новоявленных американцев — покорением лучшей части американского континента.

К внешней экспансии подталкивала не только практическая необходимость, но и насущная потребность в духовном мессианизме: Наполеон вместе со своими армиями продвигал идеи «равенства и братства» французской революции по всей Европе; англичане своим флотом — свое видение свободы; американцы, всеми средствами от поддержки национальных революций до прямого вторжения, — демократии; русские большевики сделали следующий шаг на этом пути, продвигая идеи социальной справедливости во всем мире. Этот духовный мессианизм является неотъемлемой частью всех настоящих революций.

Но что могли дать Европе «русские варвары»? — задавался вопросом известный философ Д. Мережковский и сам отвечал: «Не то же ли, что варвары дали всем культурам, всем людям интеллекта — люди интуиции? Не то же ли, что Риму… дали христианские варвары: огонь религиозной воли, раскаляющий докрасна, добела…»[1038]. Не случайно В. Шубарт замечал, что «в русском (большевистском) безбожии чувствуется настроение крестовых походов, как и в догме Кальвина о завоевании мира для Христа или в учении Магомета о священной войне»[1039].

Однако, несмотря на насущную практическую и духовную потребность во внешней экспансии, большевики неожиданно сразу после гражданской войны сократили свою армию почти в десять раз (Гр. 1)!

Гр. 1. Численность Красной Армии, тыс. чел.[1040]

По относительной численности армии в 1924 г. Советская Россия превосходила только Германию, вооруженные силы которой были ограничены Версальским договором (Гр. 2) Нет, большевики не отказались от духовного мессианизма, но они продвигали свои социальные идеи не столько силой, сколько самим фактом своего существования.

Гр. 2. Количество солдат на 10 000 населения в 1924 г., чел[1041]

На этом исследователи обычно заканчивают рассмотрение