— Черт, просто невероятно, — возмущается Саймон, — ни «скорой», ни докторов.

— Останови машину, — приказываю я Рокки по-китайски, — надо им помочь.

Зачем я это говорю? Что тут можно сделать? Я с трудом могу смотреть на пострадавших, не то что к ним прикасаться.

Кван печально смотрит на поле:

— Ай-я, так много людей Йинь.

Людей Йинь? Она хочет сказать, что там полно мертвецов? Сова печально ухает, и руки мои леденеют.

Рокки пристально смотрит на дорогу, устремляясь вперед, оставляя трагедию позади.

— От нас толку мало, — говорит он по-китайски, — у нас нет ни лекарств, ни бинтов. К тому же вам не стоит вмешиваться, поскольку вы иностранцы. Не волнуйтесь, скоро там будет полиция.

Я испытываю облегчение оттого, что он не обратил внимания на мои слова.

— Вы американцы, — продолжает он голосом, звенящим от гордости за свой народ, — вы не привыкли к такого рода несчастьям. Вы нас жалеете, о да, а потом возвращаетесь домой к своей размеренной жизни и забываете о том, что видели. Для нас такая трагедия — в порядке вещей. У нас так много людей. Это наша жизнь: автобус набит битком, все хотят втиснуться, нечем дышать, и нет места состраданию.

— Кто-нибудь скажет мне наконец, что происходит? — взрывается Саймон. — Почему мы не остановились?

— Пожалуйста, не задавай вопросов! — огрызаюсь я. — Или ты забыл?

Теперь я рада, что мечта Рокки об Америке так и останется мечтой. Я хочу рассказать ему о китайских нелегалах, которые попадают в банды, потом в тюрьму, а потом их депортируют обратно в Китай, о бездомных, об уровне преступности, о людях с высшим образованием, которые не могут найти работу. Кто он такой, чтобы считать, что его шансы на успех выше, чем у других? Кто он такой, чтобы говорить нам, что мы ничего не знаем о страданиях? Да я разорву его китайско-английский словарь и запихну клочки ему в рот.

А потом меня начинает тошнить от отвращения к себе. Рокки прав. Я никому не могу помочь, даже себе самой. Я робко прошу его притормозить, чувствуя, что меня вот-вот вырвет. Когда я высовываюсь из машины, Саймон гладит меня по спине. «Все нормально, все будет хорошо. Меня тоже тошнит».

Когда мы выруливаем на открытое шоссе, Кван что-то говорит Рокки по-китайски. Он серьезно кивает и снижает скорость.

— Что она ему сказала? — спрашивает Саймон.

— Китайская логика. Если мы погибнем, он не получит денег. А в следующей жизни будет должен нам увеселительную поездку.

Через три часа мы приближаемся к Чангмианю. Кван показывает нам свои ориентиры. «Здесь! Здесь!» — хрипло кричит она, подпрыгивая, словно нетерпеливый ребенок. «Вон те две вершины. Они окружают деревню, которая называется Жена в Ожидании Мужа. А где же дерево? Что случилось с деревом? Вон там, рядом с домом, росло большое дерево, ему, наверное, тысяча лет».

Она пристально вглядывается в даль.

— Это место там! Там всегда был большой рынок. А сейчас, глядите — там просто поле. А там — вон та гора впереди! Она называется Желание Юной Девушки. Однажды я взобралась на самую вершину.

Кван хохочет, но в следующую минуту кажется озадаченной:

— Странно, теперь эта гора кажется мне такой маленькой. Почему? Неужели она съежилась или ее размыло дождем? А может, просела под тяжестью ног взбирающихся на нее девушек? А может, это оттого, что я стала американкой и теперь мне все видится иначе — меньше, хуже, беднее?

Внезапно она приказывает Рокки свернуть на маленькую грязную дорогу, которую мы только что проскочили. Он резко крутит руль, мы с Саймоном падаем друг на друга, сова издает негодующие крики. Теперь мы трясемся по разбитой дороге, мимо полей, залитых красноватыми грязными лужами. «Налево, налево!» — командует Кван. Ее руки сжаты на коленях. «Слишком много лет, слишком много лет», — говорит она нараспев.

Мы проезжаем небольшой лесок, и, когда Кван объявляет «Чангмиань», я вижу деревушку, зажатую между двумя горными вершинами со склонами, покрытыми мхом, отливающим темно-изумрудным оттенком. Чуть погодя становятся видны кривые ряды домишек, побеленных известкой. Их островерхие черепичные крыши — традиционной формы драконовых колец. Деревня окружена тщательно возделанными полями и зеркальными озерами, аккуратно разделенными каменными стенами и оросительными каналами. Мы выпрыгиваем из машины. Чангмианю чудом удалось избежать разрушительного влияния цивилизации. Не видно ни железных кровель, ни электрических проводов. В отличие от других деревень, ее окраина не стала мусорной свалкой, а улицы не забросаны мятыми сигаретными пачками и розовыми пластиковыми пакетами. Чистенькие мощеные улочки устремляются вверх, к расселине между двумя вершинами, и исчезают в каменном туннеле. Чуть поодаль возвышаются две другие вершины темно-нефритового оттенка, выше — лиловые тени еще двух, более высоких. Мы с Саймоном смотрим друг на друга вытаращенными глазами.

— Ты можешь в это поверить? — шепчет он, сжимая мою руку. Я вспоминаю, что он говорил те же самые слова в день, когда мы отправились в мэрию, чтобы пожениться, и в день, когда мы переехали в наш жилищный кооператив. А потом я думаю: прекрасные мгновения, которые вдруг перестали быть прекрасными.

Я достаю камеру из сумки. И когда смотрю в видоискатель, мне кажется, что мы находимся на мифической туманной земле, сотканной из воспоминаний и иллюзий. Неужели мы очутились в китайской нирване? Чангмиань напоминает один из аккуратно отретушированных снимков, рекламируемых в туристических брошюрах как «очаровательный уголок далекого прошлого, где туристы могут окунуться в атмосферу давно минувших дней». Здесь таится вся прелесть старины, которую многие жаждут увидеть, но так никогда и не видят. Что-то здесь не так, говорю я себе. За углом нас поджидает неприглядная действительность: забегаловка, мусорная куча, какие-нибудь знаки, свидетельствующие о том, что на самом деле эта деревня — китайская волшебная страна для туристов: покупайте билеты! Насладитесь Китаем ваших снов! Не тронутый прогрессом уголок, навеки застывший в прошлом!

— Мне кажется, что я уже видела это место раньше, — шепчу я Саймону, боясь рассеять чары.

— Я тоже. Здесь так чудесно. Может, мы видели его в документальном фильме? — смеется он. — Или в рекламе автомобиля?

Я смотрю на горы, и мне становится понятно, почему Чангмиань кажется таким знакомым. Это декорация рассказов Кван — рассказов, наполнявших мои сновидения. Вот они: арки, кассия, высокие стены Дома Призрака Купца, холмы, ведущие к Чертополоховой горе. Теперь, когда я здесь, мне кажется, что пелена, разделявшая две половины моей жизни, наконец рассеялась.

Буквально из ниоткуда доносятся звонкие детские голоса. Около полусотни малышей подбегают к забору школьного двора и окружают его, громко приветствуя нас. Но стоило нам приблизиться к ним, они отбегают и со смехом и воплями устремляются обратно к зданию школы. Через несколько секунд дети возвращаются, галдя, словно стая птиц, на этот раз в сопровождении улыбающегося учителя. Они выстраиваются в ряд и по какому-то невидимому сигналу начинают громко скандировать по-английски: «Эй-Би-Си! Раз-два-три! Как де-ла? Привет! Пока!» Неужели кто-то сказал им, что приезжают американцы? Неужели они специально готовили приветствие для нас?