Чиновник заставил свое сердце биться спокойнее. «Ты будешь держать себя в руках, — твердо сказал он себе. — Сегодня ты останешься спокойным и равнодушным. Ты не…»

— Семеркет?

Тихий голос заставил его вздрогнуть, и он быстро повернулся в ту сторону, откуда его позвали. Несмотря на приказы, его сердце непокорно прыгнуло в глотку.

— Найя.

Внезапно голос его упал до шепота. Она стояла в дверях конюшни, стройная, еще более красивая, что запомнилась ему, и знакомый цитрусовый запах уже коснулся его ноздрей.

Найя, казалось, совершенно не изменилась, хотя одевалась богаче, чем тогда, когда была его женой. В ее ушах висели золотые диски, головная повязка была из богатой шерсти и падала длинными черными волнами до самой земли.

И только тут Семеркет заметил, что она что-то несет на руках. Сперва он не мог догадаться, что это такое, но потом услышал исходившие от свертка тихие скулящие звуки. Взгляд дознавателя стал жестким и острым.

— Знаю, в твоей записке говорилось, чтобы я пришла одна, — быстро заговорила Найя, увидев выражение его лица, — но я не могла его оставить. Ему всего неделя от роду, я не осмеливаюсь доверить его слугам.

Посылая записку, Семеркет даже не мог представить себе такую сцену. Вообще-то, он так старался ничего себе не представлять, что его разум закрылся от любых возможных вариантов. Чиновник стоял, едва дыша.

— Семеркет? — Найя сделала шаг веред. — Да скажи что- нибудь!

Он сглотнул.

— Я не знал… Я имею в виду — никто мне не сказал…

Семеркет неистово пытался вернуть жизнь своим рукам и ногам, которые полностью онемели, пытался заставить работать свой глупый язык. Сделав долгий вдох, он заговорил снова:

— Я имею в виду… Поздравляю, Найя. — К его удивлению, голос прозвучал спокойно и ровно.

Найя с облегчением улыбнулась, пошла к Семеркету и с готовностью подняла к нему ребенка, развернув немного пеленки, чтобы он мог видеть лицо.

— Разве он не красавец?

Ребенок и вправду был красавцем. Его кожа имела такой же бледный, дымчатый оттенок, как у матери. Младенец подслеповато заморгал на Семеркета, его темные глаза была огромными, как у теленка. Головку покрывали прекрасные темные волосы, лоб был высоким, говоря о грядущем уме. Не успев спохватиться, чиновник поднял палец, чтобы коснуться руки ребенка, такой невероятно мягкой.

Ребенок серьезно посмотрел на него и вцепился в палец с силой, которая удивила Семеркета. Хотя лицо чиновника осталось бесстрастным, про себя он подумал: «Я сейчас заползу в какую-нибудь нору и умру там, прямо на месте».

Но вместо этого он спросил таким же удивительно ясным голосом, что и минуту назад:

— Как его зовут?

— В семье Накхта есть предание, что они происходят от фараона Хани — поэтому так мы его и зовем. По крайней мере, сейчас.

— Хани.

Семеркет отнял свой палец, и ребенок закрыл глаза и повернул головку в сторону, издавая чмокающие звуки. Чиновник посмотрел на бывшую жену.

— Мне не нужно спрашивать — как у тебя дела, Найя. Ты похорошела.

Довольная, она улыбнулась. Потом брови ее участливо нахмурились:

— Но, Кетти! Ты-то выглядишь не слишком хорошо. Что-то тебя беспокоит!

Что надо ответить? Он не мог сказать ей, что в что еду могут добавить снотворное или яд, что он боится спать ночью из-за того, что даже в снах притаилась смерть. Поэтому Семеркет сказал:

— Со мной все в порядке. Правда.

— Что ты тут делаешь, Кетти? В твоей записке говорилось, что речь идет о жизни или смерти.

Он оглядел конюшню, пытаясь найти нужные слова.

— Это длинная история. Я расследую преступление, убийство…

Найя со счастливым видом прижала ладонь ко рту.

— Ты снова вернулся в суд, так? Кетти, это хорошая новость!

— Найя…

— Это именно то, что тебе нужно, чтобы твоя жизнь снова пошла своим чередом.

— Найя…

— Ты не представляешь, как я беспокоилась за тебя…

На этот раз голос его прозвучал более сурово, чем он хотел:

— Найя, прекрати!

Она немедленно замолчала, широко раскрыв глаза.

— Я здесь потому, что подозреваю, что в это дело замешан твой муж.

Женщина продолжала молча смотреть на него все с тем же ужасным выражением лица, крепко прижав ребенка к груди.

— Найя, я его видел, — быстро заговорил Семеркет. — Видел прошлой ночыо. Накхт встречался с ними — с людьми, которых я выслеживал. Послушай, это плохие люди. Среди них есть один — безносый нищий — который однажды даже пытался меня убить. Он опасен, Найя. Другие — десятник из гробницы фараона и писец. Жрицу убили. Мы считаем, что в Великом Месте происходит ограбление гробниц, и теперь градоправитель Пасер…

Он замолчал. Все шло не так, все было огромной бессвязной путаницей. Найя все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами. «Она думает, что я спятил», — сказал себе Семеркет.

— Найя… — проговорил он беспомощно.

— Чего ты от нас хочешь, Семеркет?

Она никогда еще не говорила с ним таким холодным тоном.

Он заморгал.

— Мне нужно знать, что происходит.

Женщина медленно покачала головой.

— И поэтому ты пришел сегодня сюда, неизвестно откуда, и ждешь, что я донесу тебе на своего мужа. — Найя опустилась на тюк сена, как будто силы внезапно оставили ее. — Я-то думала — Она вздохнула, недоговорив.

Семеркет сел рядом и попытался объяснить.

— Найя, если Накхт во все это замешан, последствия будут ужасными для всех. Ты же знаешь законы. Вся твоя семья будет наказана. Все окажутся в опасности — ты, твои слуги. Даже этот ребенок, которого ты держишь на руках.

Рот ее удивленно приоткрылся, в темных глазах мелькнули страх и негодование.

— И ты думаешь заставить меня выполнить твою просьбу, угрожая моему ребенку? О, Семеркет! Нет, нет!

Она выбежала из конюшни. Семеркет догнал ее у колодца и потянулся, чтобы схватить за руку. Он прикоснулся к ней впервые за несколько месяцев, и их обоих словно тряхнуло от удара молнии. Найя остановилась, тяжело дыша, но не повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Я пришел не затем, чтобы угрожать твоему ребенку, милая, — тихо проговорил Семеркет. — Я бы убил любого, кто бы так поступил. Я пришел, чтобы тебе помочь, помочь твоему мужу, если он и вправду замешан в это дело.

Она мгновение молчала, все еще отказываясь на него посмотреть. Потом еле слышно заговорила:

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, Семеркет?