– В чуме не видно его будет, сотник, – сразу ответил Василь Яросеев, тряхнув луком. – А стрел всего по пять на брата, наудачу не забросать. Не возьмем.

– Поумнели сир-тя, да-а… – кивнул остяк. – Осторожные стали.

– Может статься, и еще чародей где-то прячется, какового остяк не заметил? – добавил Семенко Волк.

– То верно… – Немец в задумчивости прикусил палец.

Казаки замолчали, глядя на него с выжиданием.

– Ты! – наконец опустил Штраубе палец на остяка. – В сечу не лезь, на краю луговины стой. Супротив чародейства ты крепок и людей ближних оборонить умеешь. С тобой обоих лучников оставлю. Василь, Брязга! Поначалу колдунов открытых валите, а опосля караульте и стрелы берегите. Коли вылезет маг неведомый, разите его без жалости. На прочих не отвлекайтесь.

– Сделаем, сотник, – кивнули лучники.

– Остальным же, так выходит, надобно чум крайний захватывать. Как чародея свалим, то и звери не страшны. А уж с прочими вояками управимся.

– Их втрое больше будет, старший, да-а.

– Это дело привычное, – отмахнулся Ганс Штраубе. – Семенко, выбери трех человек. И ты, Митька. Маюни посты вам покажет. Перед рассветом подберетесь, ждите смену. Как сменятся, тихо погасите и возвертайтесь. После сего и начнем!

Казаки подкрепились, легли спать, тоже выставив на подступах караульных. Они перед рассветом и разбудили два малых отряда, что тут же ушли следить за вражескими дозорами. Остальных воинов подняли уже на рассвете, и отец Амвросий выстроил их для молебна, после чего отпустил всем грехи, очищая души. Исповедовать не стал – жили-то все друг у друга на виду, так что и без исповеди все знали, кто в чем грешен.

Пока завтракали, вернулись передовые группы.

– Дозоры язычники ставить научились, – за всех отчитался Семенко Волк, – а службу бдить не умеют. Как пришли сонные, так сразу и закемарили. С трех метров копья метнули – никто даже чирикнуть не успел.

– Маюни, выводи отряд к чуму! – тут же приказал немец. – Лучники, поручение помните? Колдуны на вас, о прочем и не думайте!

Казаки, вытянувшись за проводником, запетляли через рощу. Идти пришлось долго – сотник, понятно, на ночлег остановился от врага в отдалении. Посему к прогалине воины выбрались, когда уже рассвело. Колебаться немец не стал. Стрельнул глазом по затоптанной в пыль обширной поляне, по которой разбрелись занятые своими делами дикари. Кто болтал, кто у реки умывался, кто с одеждой занимался, кто играл, усевшись кружком… Оружие разбросано, с копьями почти никого, щиты у чумов. Ганс Штраубе увидел двух клыкастых монстров, жрущих что-то вонючее и кровавое далеко на краю лагеря, под березами, увидел двух язычников с золотыми дисками – и махнул рукой вперед. Ведь позволь себе заминку – могут и заметить.

Два десятка казаков выскользнули из леса и стремглав помчались к указанному жилищу, слыша, как чуть правее тренькнули тетивы луков. Пробежать-то требовалось всего сотню саженей – но нападающих заметили, поднялся крик, воины бросились к оружию. В чуме откинулся полог, на пороге появился совершенно седой старик, на груди которого сиял не просто медальон, а целая звезда, украшенная многими расходящимися лучами, а голову венчало многоцветное украшение, страсть как напоминающее остроконечный женский убрус.

На миг колдун оглянулся, выдавая ход своих мыслей, но сразу понял, что привести ящеров не успеет, сделал шаг вперед и раскинул руки:

– Ерана тана выдарам!!!

И внезапно над поляной повисла тишина. Замерло все: остановились люди на бегу, перестали жевать падаль звери, стих ветер, перестали качаться ветки, попадали с раскрытыми крыльями стрекозы, и даже дым от костра, казалось, замер в воздухе.

«В этот раз дикари выбрали чародея могучего, клянусь святой Бригитой… Всем чародеям чародей… – мысленно признал сотник, однако способности шевелиться от этого признания не обрел. Радовало только то, что старый чародей оглушил сразу всех – и своих и чужих. Видно, не успев ничего понять от внезапности. – Сейчас разберется, и ага…»

– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя! Творца неба и земли, видимых же всем и невидимых! И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго! – внезапно разорвал тишину пронзительный от надрывности баритон.

– Маннинд хант! – Сир-тя плавно провел одной рукой и указал ею вперед.

– Иже от Отца рожденнаго прежде всех век! Света от Света, Бога от Бога истинна, рождена, несотворена, единосущна Отцу, Имже вся быша! – наступал вперед, вскинув тяжелый нагрудный крест, отец Амвросий. – Нашего ради спасения сошедшаго с небес и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася!

– Хадась! Хадась! Хадась! – закричал колдун, и рука его, направленная на священника, задрожала от напряжения, вытянутый палец начал краснеть.

– Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате! И страдавша, и погребенна! – подошел почти вплотную к язычнику отец Амвросий. – И воскресшаго в третий день по Святым Писанием! И возшедшаго на небеса! И седяща… А-а-а, пропади ты пропадом!

Перехваченный за цепочку крест сверкнул в воздухе золотым полукругом и врезался чародею в висок. Тот всплеснул руками и повалился к ногам священника.

Тотчас мир вокруг наполнился шумом и движением, криками, стонами.

– Прости меня, Господи, опять твое распятие осквернил, – широко перекрестился отец Амвросий, повесил крест обратно на шею, а затем, наклонившись, сорвал звезду с груди поверженного чародея: – Не помогут вам бесы ваши безбожные, нехристи!

– Так держать, клянусь святой Бригитой! – весело отозвался Ганс Штраубе, ощущая, как душу захлестывает веселый азарт, рванул из ножен саблю, левой рукой вытаскивая из-за пояса топор.

Оказавшиеся перед ним дикари отдыхали рядом с грудой оружия, а потому успели расхватать щиты и копья, а уж потом ринулись толпой в атаку.

– Строй, жалкие оборванцы, строй держать надо! – Приняв первое копье на скрещенные топорище и саблю, немец поднял древко вверх, пнул ногой нижний край щита, а когда верхний качнулся вперед – тут же резко опустил за него и топор, и клинок, откачнулся от другого копья, попятился, одним взмахом поставленной вертикально сабли смахнул влево сразу три пики. Тут же шагнул вдоль них вперед, пугнул врага вскинутым сверкающим клинком, и под его прикрытием рубанул понизу топором, которому ивовое плетение – что платок для кинжала. Скользнул дальше, за уже убитого падающего врага.

Дикари попытались развернуться, смешались – Штраубе присел, вовсе исчезая из их вида, откачнулся назад, с силой ударил саблей плашмя сквозь щит, приметившись через просвет в редком плетении. Вскочил, встретил клинком древко, резанул вдоль него. Воин, спасая пальцы, отпустил древко, и прикрыться от топора ему оказалось нечем.

– Эх вы, мямли! Вот супротив шведских копейщиков – это была драка! Я три раза чуть душу богу не отдал! Шевелись, лентяи! Друг друга прикрывайте!