Огородников откинулся на спинку кресла, глаза его были закрыты. Он сидел один в большой, со вкусом обставленной квартире. Из стереоколонок мягко звучал уже знакомый нам хрипловатый голос, и ему эхом вторил другой:

В тот день, как облак, Лебедь появился,

в тот день открылась Роза, словно нож…

Ты нежилась под солнцем и скучала,

меня, солдата, колотила дрожь.

Я с матерью простился накануне.

«Не плачь. Считай, что комната за мной.

И не суди, пожалуй, слишком строго,

узнав, что плохо кончил твой меньшой».

Я был в жару – и Роза стала вянуть,

я жалок был – и Лебедь чахнуть стал,

зато ты предпочла меня всем прочим,

и я себя рабом твоим признал.

Он был словно в трансе. Иногда он продолжал шевелить беззвучно губами, хотя ему, вероятно, казалось, что он поет. А то вдруг снова «просыпался», обретая голос.

«Вставай! – раздался голос трибунала. —

Вставай, пока не дрогнул твой отряд!

У них уже кончаются патроны,

уже твоих товарищей теснят».

Но медлил я, изнеженный, в объятьях,

я льнул, давно пресыщенный, к губам,

и сладкий яд, по жилам растекаясь,

убил во мне всю ненависть к врагам.

Так и не смог своих предупредить я,

что неприятель в тыл зайти сумел.

И вот меня считают дезертиром

все те, кто в том сраженье уцелел.

Если бы его сейчас увидел доктор Раскин, то вряд ли усомнился бы в том, что это его клиент.

О, ты дала душе моей свободу,

лишь тело – твой бессменный часовой.

Я обзавелся розою бумажной

и лебедем – игрушкой заводной.

С тех пор, как я принес тебе присягу,

никак домой не слажу письмецо.

Я выказал любовную отвагу,

меня зовут предателем в лицо.

Был период разброда и шатаний, обычно предшествующий застолью. Вера задержалась на кухне, где ее по-хозяйски приобнял красавчик, в последнее время гостеприимно распахивавший по утрам перед Верой (ее муж тому свидетель) дверцу своей модной машины. Некстати вошла Тина и со свойственной молодости бестактностью ляпнула:

– Торопитесь урвать свою часть? Правильно. А то сегодня много желающих.

Вера выскользнула из объятий, а заодно и из кухни, с фельдфебельским окриком:

– Или вы все сейчас же сядете за стол, или…

– …или живым отсюда никто не выйдет, – пошутила боевая подруга.

– Это точно, – поддержал бородатый, тот самый, что увез подвыпившую Веру домой. Чей это был дом, так и осталось невыясненным. – Железные у нашей Верочки объятья.

Шутка, с учетом кухонного инцидента, вышла вдвойне неудачной. Настроение у хозяйки вконец испортилось, а тут еще…

– Господа, что же это за именины без именинника?

– Да! Неплохо бы и Олегу Борисовичу поучаствовать.

– А по-моему, это предрассудок. Ну не смог товарищ. Обстоятельства. Но ведь у нас незаменимых нет? Предлагаю открытым голосованием выбрать исполняющего обязанности именинника.

– Тина… – многозначительно шепнула Вера дочери.

– Нет, – так же тихо отрезала та.

– А что, прекрасная мысль!

– Есть контрпредложение. Считать нашего незабвенного друга временно от нас ушедшим, в ознаменование чего…

Взрыв смеха и аплодисменты заглушили речь. Кто-то потянулся к рюмке во главе стола, налил в нее водку и прикрыл корочкой хлеба. Кто-то так же оперативно наполнил остальные рюмки.

– …в ознаменовании чего, – повысил голос оратор, – почтить Огородникова Олега Борисовича вставанием.

Со смехом полезли чокаться.

– Стоп! Не чокаться! Не положено.

– Правильно. Медленно и печально.

Вера растерянно улыбалась.

Застолье между тем быстро набирало обороты.

– Друзья, в этот печальный день мне, не знавшему Олега Борисовича лично, хочется с особой теплотой вспомнить такие его качества, как хорошую начитанность и плохую наслышанность. Да, друзья, только когда эти качества идут рука об руку, мы можем говорить о настоящей интеллигентности. Человек как бы все знает и при этом ничего не понимает. Замечательная способность, облегчающая жизнь как ему самому, так и тем, кто его окружает. За интеллигентность!

– Золотые слова!

Тина в упор смотрела на мать, словно ожидая от нее какого-то поступка, но Вера гоняла по тарелке холодец с глуповатой улыбочкой.

– Позвольте мне. Я тоже не имел чести знать Олега, но как старый друг дома я убежден – рядом с такой женщиной может жить…

– Мог, – поправили его.

– Рядом с такой женщиной мог жить лишь человек в высшей степени достойный. Жаль, что его нет с нами. Но ведь мы не оставим Веру в трудную минуту?

Одобрительно зашумели.

– Я надеюсь, здесь собрались только самые близкие… те, на кого всегда можно положиться. За тебя, Вера!

Все полезли чокаться с хозяйкой, как вдруг Тина вскочила со своего места.

– Ты куда? – испугалась Вера.

– Под настроение… сейчас…

Настойчиво затренькал дверной звонок.

– Открой! – крикнула дочери вдогонку Вера, подождала и сама направилась в прихожую.

– Огородников здесь живет?

– Здесь.

– Поздравительная. Распишитесь вот тут вот.

...

И подпись: Именинник.

Это стало последней каплей. Вера выскочила на лестничную площадку и забарабанила в соседнюю дверь.

– Идиот! Псих! Дурочку из меня делаешь? Открой сейчас же! Я там как белка в колесе, гостей его развлекаю, а он… Открой, говорю! Скучает он, слыхали? Под музыку!

Гости подтягивались к месту вероятных военных действий. Повысовывались соседи. Боевая подруга начала было оттаскивать Веру, но потом из солидарности обрушилась на дверь с еще большей ненавистью.

– Тина! – отчаявшись, Вера позвала дочь на подмогу.

Из комнаты дочери грянул траурный марш Шопена в какой-то немыслимой джазовой обработке.

Огородников будто и не слышал криков жены.

Но медлил я, изнеженный, в объятьях,