Поскольку он слывет за человека, близкого к трону, племянница спрашивает его о тревожных слухах, которые ходят в Руане по поводу возможного вооруженного конфликта. Он разубеждает ее: «Ты спрашиваешь, что я думаю о политической ситуации и что об этом говорят. Я всегда думал, что войны не будет, и теперь говорят, что все, быть может, уладится… Эти добрые буржуа, которые призвали Исидора[401] защищать порядок и собственность, ничего больше не понимают… Хотя думаю, что император сильнее чем когда бы то ни было… Добрейшие итальянцы ввяжутся, конечно, в битву с Австрией, но Франция быстро положит этому конец. Захватят Венети, отдадут Австрии в качестве компенсации придунайские провинции. Наши войска возвратятся из Мексики, и все мгновенно закончится… И, в заключение, думаю, что если война будет, то мы в ней будем очень мало участвовать и она быстро закончится. Франция не может позволить разрушить свое создание, зная итальянское единство, а сама не может уничтожить Австрию, ибо это значило бы отдать Европу России. Таким образом, мы будем держаться посередине, мешая тому, чтобы воевали очень сильно».[402]

Его оптимистические предвидения опровергнуты событиями. 3 июля 1866 года прусская армия разбивает австрияков у Садова. Эта победа свидетельствует о военной мощи пруссаков, оснащенных ружьями со штыком и отличающихся ловкостью тактики. Франция сама неожиданно чувствует угрозу со стороны своего сильного соседа. Но Флобер по-прежнему не верит в возможность войны. В том же месяце он едет в Лондон, где встречает Гертруду Тенан и ее сестру миссис Кемпбелл, затем в Баден, где ежегодно живет Максим Дюкан. Едва вернувшись в августе в Круассе, он уезжает в Сен-Грасьен, где у принцессы Матильды есть летняя резиденция. Там его ждет важная церемония. Ему вручают знаки отличия кавалера ордена Почетного легиона. Он гордится красным бантом в петлице, а между тем недавно насмехался над товарищами, которые приняли эту награду. Дело явно не обошлось без вмешательства принцессы Матильды в министерство народного образования. «Я не сомневаюсь в добрых намерениях г-на Дюрюи, – пишет он принцессе, – но предполагаю, что мысль ему была подсказана некой дамой. Значит, красный бант для меня больше расположения – почти память. Мне этого и не нужно было для того, чтобы часто думать о принцессе Матильде».[403] А мадемуазель Амели Боске доверительно пишет: «Главное удовольствие для меня в этом банте – радость тех, кто меня любит… Ах! Если бы это получали в восемнадцать лет!»[404] Еще одно проявление уважения: Жорж Санд посвящает ему свой роман «Последняя любовь». Однако Флобер смущен, увидев свое имя рядом с таким компрометирующим названием. Сие посвящение стоит ему, по его собственным словам, «дружеских шуток». Неужели он станет «последней любовью» дамы из Ноана? А она объявляет ему о своем визите с 28 по 30 августа 1866 года в Круассе.

В доме поднимается суматоха. Спешно готовят для Жорж Санд комнату Каролины. Флобер встречает ее на перроне вокзала и везет в экипаже осматривать город. После чего едут в Круассе. «Мать Флобера – очаровательная старушка, – помечает Жорж Санд в своей записной книжке 28 августа. – Тихое местечко, удобный дом, красивый и хорошо обустроенный. Добрая прислуга, чистота, вода, предусмотрительность – все, чего только можно желать. Я здесь как сыр в масле». Вечером он читает ей «Искушение святого Антония», вариант 1856 года, она находит произведение «превосходным». Спать ложатся в два ночи. На следующий день под дождем садятся на судно, следующее в Ла Буй, возвращаются домой, чтобы выпить чашечку чая, играют в карты, и в конце этого двухдневного визита Жорж Санд помечает в своей записной книжке: «Флобер воодушевляет меня».

По возвращении в Париж благодарит Флобера в письме: «Я в самом деле тронута хорошим приемом в вашем безмятежном местечке, где такое бродячее животное, как я, – аномалия, которая, скорее всего, мешает. Вместо этого меня приняли так, будто я член семьи, и я видела, что это радушие шло от сердца… И потом, ты – хороший, добрый парень и великий человек, я от всей души люблю тебя».[405] И посылает ему полное собрание своих сочинений: семьдесят пять томов. Он, опубликовавший так мало, потрясен этой редкой плодовитостью. Однако дружеские чувства к Жорж Санд обязывают его быть любезным. «Я считаю, что вы излишне строги к „Последней любви“, – пишет он принцессе Матильде. – В этой книге, по-моему, есть замечательные места… Что касается ее недостатков, то я сказал о них автору, поскольку Она неожиданно свалилась в мою хижину… Была, как всегда, очень проста и отнюдь не похожа на синий чулок».[406] Он так рад этой встрече с ней в Круассе, что приглашает приехать снова как можно скорее и на этот раз «как минимум на неделю». «У вас будет своя комната с геридоном и все необходимое, чтобы писать. Договорились?» И в том же письме уточняет: «Знаю мало людей менее строптивых, чем я. Я много мечтал и мало действовал». Это признание – первое в последовавшей за ним череде. Чувствуя доверие, он испытывает удовольствие от облегчения и непринужденности, знакомых ему со времен переписки с Луизой Коле. Издалека рассказывает ей о себе, своих мыслях, вкусах, работе, усталости, творчестве и взглядах на жизнь: «У меня нет, как у вас, ощущения того, что жизнь только начинается, изумления перед новым расцветом существования. Мне кажется, наоборот, что я жил всегда. И воспоминания восходят ко временам фараонов. Я явственно вижу себя в различные исторические эпохи занимающимся самыми разными ремеслами и в самых различных условиях. Я теперешний – результат всех исчезнувших „я“… Многое можно было бы объяснить, если бы мы знали свою настоящую родословную».[407]

Верная данному обещанию, Жорж Санд 3 ноября 1866 года снова приезжает в Круассе. И повторяется волшебная встреча. Гуляют, Флобер читает гостье сначала свою феерию, затем «Воспитание чувств» («Это хорошо», – считает Жорж Санд); разговаривают до двух часов ночи, спускаются на кухню съесть холодного цыпленка, идут к колодцу за свежей водой, поднимаются снова в кабинет и разговаривают до зари. После целой недели праздника расстаются, и Флобер помечает: «Хотя она все-таки излишне доброжелательна и сладкоречива, ее замечания отличаются изысканным здравомыслием, особенно если она не садится на своего социалистического конька».[408] Это не более чем легкие упреки. В целом он покорен. Он даже готов простить Жорж Санд ее досадное желание хвалить эгалитарную и добродетельную демократию. «Я разбит после вашего отъезда, – пишет он ей. – Кажется, не видел вас десять лет. Единственная тема разговоров с матерью – о вас; здесь вас все обожают… Не знаю, какое чувство я испытываю к вам; наверное, это особенная нежность, которую до сих пор не испытывал ни к кому… Руанская газета „Нувеллист“ отметила вашу поездку в Руан. В субботу, после того как вы уехали, я встретил нескольких буржуа, возмущенных мной за то, что не показал вас».[409] И рассказывает ей, что накануне у торговца лесом случился пожар и он так работал на насосе, что, вернувшись домой, заснул как убитый. Его роман, разумеется, вырисовывается плохо, и он не знает, дойдет ли до конца. Он завидует Жорж Санд (во всяком случае, так говорит) за то, что она пишет легко: «Вы-то не знаете, что такое целый день сидеть, сжимая голову руками, напрягать свои несчастные мозги для того, чтобы найти слово. Ваша мысль течет широко, она нескончаема, как река. А у меня это тоненькая струйка воды. Мне нужно проделать значительную работу для того, чтобы источник начал бить».[410] А так как она удивляется тому, что он все время говорит о своей «трудной работе», и замечает, что это, скорее всего, «кокетство» с его стороны, он невесело отвечает: «Я нисколько не удивляюсь тому, что вы ничего не понимаете в моих литературных бедах! Я и сам в них ничего не понимаю. Но они существуют тем не менее, и непомерные… Не знаю, как приступить к делу, чтобы начать писать; мне удается выразить сотую часть мыслей после бесконечных попыток! Ваш друг не из тех людей, которыми владеет вдохновение, нет, нет!.. И потом, я не допускаю и мысли о том, что на бумагу может быть перенесено что-то мое, личное. И даже считаю, что романист не имеет права выражать свое мнение о чем бы то ни было. Разве господь бог высказывал когда-либо свое мнение? Вот почему у меня столько такого, от чего я задыхаюсь, от чего хотел бы избавиться, а я проглатываю его. К чему, в самом деле, говорить об этом? Первый встречный интереснее господина Флобера, поскольку в нем гораздо больше общечеловеческого, а следовательно – типичного».[411] У него теперь есть бокал с красными рыбками. «Это забавляет меня. Они составляют мне компанию за обедом». Однако одиночество снова становится непереносимым. Он возвращается в Париж, встречается с несколькими друзьями, аплодирует пьесе Луи Буйе «Амбуазский заговор», которая с большим успехом идет в театре «Одеон», принимает Тэна, который, увидев его, удивлен «грубой силой его лица и тяжелыми бычьими глазами», кожей, налитой кровью, и резким разговором. Однако, несмотря на этот вид, автор «Истории английской литературы» говорит о нем как о «добром малом», очень естественном, не заносчивом человеке, который «не любит говорить комплименты», отдавая предпочтение идеологическим дискуссиям.