Отчего умер Жоффруа? Ни Рауль де Дицето, ни Рауль Коггесхоллский, ни многие другие хронисты, упоминавшие о его кончине, не вдаются в подробности: они довольствуются сообщением о том, что Жоффруа скончался в Париже, когда ему было двадцать восемь лет[315]. Гервазий Кентерберийский и Матвей Парижский также не сообщают на этот счет ничего определенного. Однако Рожер Ховденский в последней редакции уточняет, что Жоффруа, упав с коня во время «воинских упражнений», попал под его копыта. В своих «Деяниях» он высказывается еще более определенно:

Ригор, историограф короля Филиппа Августа, замечает, что граф Бретонский, проводя свои дни в Париже, «пал на ложе страданий», но не уточняет, что именно послужило причиной его кончины[319]. Чтобы излечить Жоффруа, король Франции велел позвать всех докторов Парижа, но тщетно. И только Гиральд Камбрийский (свидетельства которого в других случаях нередко вызывают сомнение) говорит, что Жоффруа умер от болезни: «Как до него и брат его, от той же тяжелой болезни, а именно от жгучей лихорадки»[320].

Позволим себе предпочесть двум последним, довольно расплывчатым рассказам точное, неоднократно повторенное свидетельство Рожера Ховденского. По четырем причинам: 1) Рожер Ховденский — достойный и хорошо осведомленный автор; 2) он выстраивает обстоятельства смерти графа Бретонского в связный текст, соответствующий тому, что известно о привычках Жоффруа, любившего, как и его брат Генрих, турнирные бои; 3) его рассказ не противоречит рассказам Ригора и Гиральда: лихорадка, упомянутая Гиральдом, и «ложе страданий», о котором говорит Ригор, могли быть следствием ран и ударов, полученных на турнире; 4) текст «Деяний», описывающий турнир, слово в слово воспроизводит выражение, использованное в 1179 г. на Латеранском соборе, осудившем подобные состязания и постановившем, что отныне и впредь люди, стремящиеся потерять жизнь подобным образом, будут лишены христианского погребения[321]. В таком случае вполне вероятно то, что король Франции мог бы пожелать сокрыть (и попросил о том же своего историографа) преступные в плане морали обстоятельства смерти графа, которого он так любил. Ибо Филипп Август, как известно, велел похоронить тело своего друга с почестями в клиросе парижского, в ту пору еще недостроенного, собора Богоматери[322]; сделать это было бы невозможно, если бы об истинной причине смерти было бы объявлено официально. К тому же король пришел от смерти Жоффруа в глубокое отчаяние, поразившее его современников, о чем свидетельствует Гиральд:

У Гиральда, который на момент написания им «О воспитании правителя» (De principis instructione) являлся сторонником капетингской монархии, были такие же мотивы, для того чтобы умолчать об истинных причинах смерти Жоффруа (если, конечно, он их знал), наступившей вследствие ранений, полученных им на турнире. Напротив, не совсем понятно, зачем в таком случае Рожеру Ховденскому понадобилось выдумывать «рыцарственные» обстоятельства смерти графа Бретонского.

Алиенора перенесла этот новый удар, находясь в своем полуплену. Отныне у нее остались лишь два сына, Ричард и Иоанн, которые не очень-то ладили между собой. Смерть Жоффруа не только не помогла урегулировать конфликт с королем Франции, но еще больше его усилила. Действительно, Филипп Август как сюзерен Бретани вскоре стал настойчиво требовать передать двух дочерей покойного под его опеку. Впрочем, эта просьба была напрасной, потому что вдова Жоффруа Констанция родила посмертного сына, которому дали имя Артур, — имя легендарного короля, почитаемого бретонцами. В дальнейшем мы еще поговорим об этом[324]. После не раз нарушаемого перемирия король Франции вновь потребовал уступить ему Вексен, настаивая также на браке Ричарда с Аэлисой, ожидавшей своего часа вот уже двадцать шесть лет. Вновь начались военные действия: в мае 1187 г. Филипп Август нападал на Иссудён. Захваченные врасплох, Ричард и его брат Иоанн укрылись в Шатору, который Филиппом взял в осаду. Генрих II примчался на помощь своим сыновьям. 23 июня два короля во главе своих армий впервые сошлись друг против друга.

Казалось бы, решающего сражения на этот раз было не избежать. Однако оно так и не произошло. Дело в том, что война в те времена состояла в основном из стремительных нападений и осад, но еще больше из набегов, грабежей, опустошения земель противника, поджогов и истребления урожая[325]. Исход правильного сражения был случаен: оно всегда было сопряжено с большим риском и к тому же приобретало значимость ордалии. В основном государи опасались решающих битв и избегали их[326]. Вдобавок, в нашем случае в конфликт вмешалась Церковь, пытавшаяся положить конец распре двух христианских королей, вспыхнувшей в тот самый момент, когда положение в Святой Земле, напротив, требовало от них объединить усилия под сенью креста и послать подкрепление на помощь королевству Иерусалимскому, которому угрожал натиск мусульманских армий, в недавнем времени собранных воедино под властью Саладина, снова раздувшего пламя джихада. Папские послы, доставившие это послание, попытались примирить двух королей. Впрочем, Генрих с Филиппом и сами склонялись к миру (по причинам, которые мы только что назвали), тем более что французские бароны не жаждали продолжать борьбу, а некий «небесный знак», как кажется, не одобрил подобной битвы между христианами. Итак, короли были готовы прийти к соглашению, при условии, что они смогут сохранить лицо. По совету графа Фландрского и архиепископа Реймсского Ричард выступил посредником между своим отцом и королем Франции, и тем самым снискал расположение Филиппа. В результате стороны договорились о двухлетнем перемирии[327].