* * *

Здоровье дофина не улучшалось, и его перевезли в Медон, официальную резиденцию дофина Франции, расположенную на высоком, поросшем лесом плато на полпути между Версалем и Парижем. Тамошний воздух считался целебным; король и королева старались часто навещать сына. «Дорогой брат, старший сын по-прежнему вызывает у меня беспокойство. Хотя он никогда не отличался здоровьем и крепостью сложения, столь резкой перемены к худшему я не ожидала. Рост его замедлился, одно плечо стало выше другого, позвоночник искривился. Его постоянно лихорадит, он очень ослаб и похудел. Болезненное состояние его, без сомнения, обусловлено сменой зубов. Они начали прорезываться, а некоторые даже выросли окончательно, что вселяет надежду. В детстве король тоже отличался хрупким здоровьем и часто болел, но воздух Медона пошел ему на пользу, поэтому мы сейчас перевезли туда моего сына. Младший же вполне силен и пышет здоровьем, которого так не хватает старшему; он настоящий крестьянский ребенок, крупный, розовощекий крепыш», — писала Мария Антуанетта брату в феврале 1788 года. В апреле появились оптимистические нотки: «Мой сын уже месяц как живет в Медоне и поправляется на глазах. Его немного лихорадит, но не постоянно, а периодами, к нему вернулись смех и аппетит, силы прибывают, и мы надеемся, что позвоночник его расправится. Прорезался еще один зуб, два уже почти выросли. После Троицына дня мы поедем в Сен-Клу, где моему младшему сыну сделают прививку против оспы… никто еще никогда не видел более здорового, более крепкого и более сильного ребенка». Даже в самые тяжелые для нее периоды королева не переставала заботиться о детях, о их воспитании и развитии. А дети были такие разные! Крепкий, сильный, активный, здоровый, непоседливый малыш Луи Шарль, у которого, по свидетельству докторов, «случались сильные истерики». Мадам Руаяль, строгая десятилетняя особа, осознающая свое королевское величие; желая смягчить характер дочери, Мария Антуанетта брала ее с собой, когда с благотворительными целями посещала сирот и стариков. Дофин Луи Жозеф, страдавший от тяжелой болезни, иногда отпускавшей его, дабы вселить в родителей надежду, но вскоре вновь сжимавшей своими когтями его тщедушное тело. «Здоровье сына может пойти на поправку, а может стать еще хуже, нельзя исключать ни одну из возможностей, которые, не отнимая надежды, не позволяют уповать на лучшее», — писала в июле Мария Антуанетта брату. Придворные, те, кому в то время довелось посетить Медон, уже связывали свои чаяния с герцогом Нормандским, ибо были уверены, что дофину не суждено стать королем. Глядя на пышущего здоровьем супруга, Мария Антуанетта надеялась, что мальчик переборет болезнь и с возрастом станет таким же крепким, как отец. Заботливая и любящая мать, королева лично подобрала штат дофина и, преодолев сопротивление теток короля, назначила его наставником члена Французской академии герцога д'Аркура. «Они привыкли, — писала она о детях, — доверять мне и, когда совершают какой-либо проступок, сами рассказывают мне о нем. Я выражаю им свое неудовольствие, но при этом даю понять, что я не рассержена, а огорчена и опечалена их проступком. Я приучила их, что когда я говорю “да” или “нет”, дальнейших обсуждений быть не может, однако я всегда объясняю на доступном им языке причину своего решения, дабы они не подумали, что я поступаю по настроению». Людовик — не менее заботливый отец. Когда после оспопрививания у Мадам Руаяль началась лихорадка, мать и отец поочередно дежурили у ее постели. Если бы судьба распорядилась иначе, из Людовика и Марии Антуанетты получилась бы прекрасная добропорядочная пара: муж бы слесарничал, а жена воспитывала детей. Но судьбе угодно было поместить обоих на вершину власти, бремени которой каждый с самого начала старался избегать: один — пропадая на охоте, другая — кружась в бесконечном танце на балах и маскарадах. Когда ситуация в стране обострилась, король пал духом, а королева, несмотря на искреннее желание помочь супругу, оказалась неподготовленной к ведению государственных дел. Мария Терезия, успешно управлявшая обширными землями, готовила Марию Антуанетту к роли жены, но никак не правительницы.

Продолжая настаивать на осуществлении утвержденных им реформ, в начале мая 1788 года Людовик XVI сформировал новый орган — Пленарный суд, уполномоченный проверять и регистрировать законы, сохранив за собой право утверждать займы. Но председатель только что созданного суда немедленно этому воспротивился, заявив, что ни он, ни французская нация не позволят «деспотизму навязывать им свою волю». Не только Париж, но и провинция отказывалась исполнять королевские указы. «Дворец продать, короля повесить, корону передать достойному», — писали наемные перья Орлеана в листовках, расклеенных по всему Парижу. Надеясь на волне всеобщего недовольства произвести переворот и занять трон, герцог подготовил обширное досье, где «собрал доказательства» незаконного происхождения королевских детей, намереваясь при первом удобном случае предъявить его «кому следует». В любых пьесах, что шли в театре, зритель видел намеки на сегодняшнюю ситуацию. Двор отвечал борзописцам их же оружием, нанимая своих продажных писак. Полиция постоянно пребывала наготове, а Бриенн заявил: «Я предвидел всё, даже гражданскую войну!» Тем не менее увеличение цены на хлеб не вызвало больших беспорядков. «Ничто не предвещает волнений. Меры, принятые по их предотвращению, кажутся мне необычайно разумными, ибо они сокрыты от глаз публики», — писал Мерси Марии Антуанетте.

9 августа в обстановке всеобщего напряжения король объявил о созыве 1 мая 1789 года Генеральных штатов, совещательного органа, собиравшегося в особенно трудные для королей времена, прежде всего когда требовалось одобрение жестких финансовых мер. Последний раз Генеральные штаты собирались в 1614 году. Заявление короля означало крах политики Бриенна, выступавшего против такого созыва. Уверенная, что смена министра поможет изменить ситуацию, королева намекнула на это Бриенну, предложив призвать единственного кандидата, пользовавшегося безоговорочной поддержкой народа, а именно господина Неккера. Но согласится ли швейцарец вновь стать у финансового руля государства, да еще под началом Бриенна, не намеревавшегося оставлять пост первого министра? И согласится ли вернуть опального финансиста король? «Конечно, если Неккер откажется, имеется еще Фулон, — размышляя, писала Мария Антуанетта Мерси, — но мне он кажется человеком бесчестным, и я вряд ли смогу найти с ним общий язык». Чтобы убедить и Неккера, и короля, королева решила передать «это важное дело» в руки Мерси, надеясь, что опытный дипломат сумеет провести столь важные переговоры. Бриенн, бравшийся уговорить короля, также попросил Мерси «выяснить мнение господина Неккера», дабы он мог начать переговоры с королем: «Уверен, что натолкнусь на сильное сопротивление и победить его смогу, только зная, что думает об этом сам господин Неккер». Мария Антуанетта писала Мерси: «…боюсь, что господин Неккер не согласится; действительно публика сейчас настолько возбуждена, что он может опасаться подорвать к себе доверие. Но что делать?» По просьбе королевы Мерси отправился к Неккеру и несколько часов уговаривал его вернуться; швейцарец большей частью отмалчивался, а потом заявил, что о работе под управлением архиепископа не может быть и речи, и вообще ему надобно пару дней подумать. 25 августа, убедившись, что король согласился с выбором жены, Бриенн подал в отставку и на следующий день покинул Версаль. К такому решению его подтолкнул Мерси. Король вознаградил провального министра несколькими аббатствами и выхлопотал ему кардинальскую шапку, что вызвало негодование придворной оппозиции. Полиньяк не преминула уколоть королеву, заметив, что вытащенный ею из провинции архиепископ Тулузский оказался ничуть не лучше Калонна и тоже оставил пустую кассу. Пребывавший в угрюмом настроении король махнул на все рукой и, заявив, что «они еще об этом пожалеют», подписал назначение Неккера. «Я написала несколько строчек господину Неккеру, пригласив его прибыть ко мне завтра, в десять часов утра. Пора отбросить сомнения; будет прекрасно, если уже завтра он сможет взяться за работу. Это очень важно. Я вся дрожу; простите мне эту слабость, но ведь это я пригласила его вернуться. Мне суждено приносить несчастья; а если из-за дьявольских интриг у него все пойдет не так, и он уронит авторитет короля, меня станут ненавидеть ее больше», — писала Мария Антуанетта Мерси. Ее пугало, что она впервые принимала решение на государственном уровне и фактически вместо короля.