Лола находила эту фобию смешной. Она считала, что, если самолет рухнет в воды Атлантики или врежется в какую-то горную вершину, мои шансы выжить будут близки к нулю, независимо от места, занимаемого в салоне. Конечно, она была права, как и всегда.

Когда самолет остановился у терминала для высадки пассажиров, я схватил сумку и бросился к выходу, прежде чем компания пенсионеров успела подняться с мест. Стюардесса удостоила меня традиционным: «До свидания, месье, спасибо, что воспользовались услугами нашей компании», произнесенным восхитительно хрипловатым голосом.

Я поблагодарил ее теплой улыбкой. В ответ она одарила меня взглядом, отработанным за сотню рейсов, сопряженных с не меньшим числом неудачных попыток завязать знакомство. Этот знак нежности был чисто формальным, но после всех поганых новостей, обрушившихся на меня за последние дни, он согрел мне душу.

Я не испытал никаких особенных чувств, оказавшись снова в Риме. Я уехал из этого города слишком маленьким, чтобы ощущать какую-то ностальгию или какое-то желание заново погрузиться в его атмосферу. Мне хотелось увидеть только одно место.

Таксист не сразу понял адрес, который я назвал ему. Все из-за моего скверного итальянского, ведь после лицея я не практиковался в языке. Когда же наконец он расставил слова по местам, то артистически покачал головой, вытаращив при этом глаза так, что они чуть не выкатились наружу.

— Но там нет ничего интересного, — произнес он после долгой паузы. — Уже лет десять, как в том квартале почти никто не живет. И это на другом конце города! Поездка обойдется вам в кругленькую сумму. Видать, у вас денег куры не клюют. С чего бы это...

Пока он говорил, голова его продолжала раскачиваться, словно повинуясь посторонней силе. Рядом с ним, на пассажирском сиденье, валялся журнал с фотографией похорон Наталии на обложке.

Если бы мой шофер знал, что везет основного подозреваемого в убийстве, наверное, он вспомнил бы о том, как дорого ценится молчание.

Он же, напротив, продолжал свои обличения:

— Ох уж эти иностранцы! Вы хотя бы не немец? Потому что немцев, знаете ли, здесь не очень привечают. Они заходят в церкви в шортах и повсюду оставляют за собой мусор. Можно подумать, что разбрасывание мусора — это у них второй национальный спорт после конкурсов любителей пива. И заметьте, это их старая привычка — разносить Рим по камушку. Я просто не осмелюсь описывать, в каком состоянии остался город после их набега в тысяча пятьсот двадцать седьмом году! Девушек, изнасилованных наемниками императора, хватило бы на полдюжины монастырей! Эти люди — настоящие варвары, уж можете мне поверить... И к тому же скупердяи. Японцы — те, может быть, малокультурные, но чаевые дают хорошие.

Я пропустил намек мимо ушей и заметил, что прилетел из Парижа. Отношение таксиста сразу же резко изменилось.

— Вы мне нравитесь, — смягчился он, — хотя по-итальянски вы говорите ужасно. Если хотите, я по тому же тарифу провезу вас по старому Риму, познакомлю с главными памятниками. Потом распишете своей подружке, как тут красиво. Слушайте, расскажите ей про Капитолий и про этих чертовых гусей, которые все хором не смогли бы заглушить мою тещу. Женщины обожают, когда им рассказывают разные истории. Постойте, не отвечайте... Вам ведь блондинки нравятся, я угадал?

От болтовни этого кретина у меня уже вспухли уши. Не говоря ни слова, я схватил журнал, лежавший возле него, и открыл страницу с отчетом о прощании с Наталией.

Репортаж сопровождала моя фотография возле открытой могилы. В подписи делался упор на то, что я психически неустойчив, почти что безумен. Поскольку половина европейских газет объявила меня психопатом, я к этому привык, а сейчас это меня почти обрадовало.

Я повернул журнал к таксисту и ткнул пальцем в фотографию. Таксист взглянул на нее, потом перевел взгляд на меня. Он побледнел и задрожал — окажись перед ним Фредди Крюгер, это вряд ли произвело бы на него большее впечатление.

Какое-то мгновение мне казалось, что он описается. Впрочем, из уважения к кожаному сиденью своей «тойоты» он сумел удержаться.

Я одарил его широкой улыбкой извращенца, а потом подчеркнуто отвернулся и принялся изучать пейзаж за окошком машины — в данном случае стоянку возле аэропорта. Растерянный таксист пробормотал что-то непонятное, пожал плечами и в конце концов поехал в ту сторону, куда я просил.

По прошествии часа он остановил машину на центральной полосе широкого бульвара. Потом бросился к багажнику, вытащил мой чемодан и швырнул его на землю. Дождавшись, пока я тоже выйду, он поспешно сел за руль и, даже не потребовав причитавшихся денег, резко рванул с места, бросив меня в одиночестве неизвестно где.

Он оказался прав: в этой части города не было ничего интересного. Просто унылая окраина, откуда выехали жители. Осматривая подобное место, невозможно сохранить хорошее настроение.

От массивных и претенциозных домов, построенных в чисто фашистском стиле тридцатых годов, пахло нищетой и заброшенностью. Для того чтобы вдохнуть жизнь в эти строения, следовало бы оздоровить всю местность и вывезти кучи мусора, покрывавшего тротуары.

Впрочем, общее запустение пощадило одно местечко, размером с теннисный корт. Дорожные службы, уверенные в том, что боль можно усмирить, закрыв рану, с особым тщанием заделали воронку, возникшую в асфальте после взрыва бомбы моей матери.

Я испытал определенное разочарование, не обнаружив никаких следов теракта. Я думал, что трагедия материализуется передо мной в виде мемориальной доски или букета увядших цветов.

Ничего этого не было. Просто еле различимая разница в цвете асфальта, там, где динамит, соединившись с безумием моей матери, лишил жизни двадцать человек и навсегда изуродовал жизни их близких.

Конечно, с моей стороны было наивно надеяться, что здесь я найду какую-то подсказку. Стоя на этом бульваре, уходившем в никуда, перед обшарпанными домами, я понял, что мои поиски ответа обречены на неудачу.

Конечно, всеми забытые жертвы покушения жили когда-то в этих серых башнях. Служащие, домохозяйки или охранники с автомобильной стоянки — люди, возвращавшиеся домой после тяжелого трудового дня. Прижатые друг к другу в битком набитом автобусе, они надеялись всего-навсего отдохнуть несколько часов перед тем, как снова отправиться на работу, в центр города.

Они вовсе не были воплощением несправедливого и отчужденного государства, против которого сражались мои родители в группе «Красная борьба». Наоборот, если бы кто-то решил составить каждодневно пополняющийся список основных жертв этого государства, эти люди, безусловно, заняли бы в нем не последние места.

Моя мать убила тех, кого собиралась защищать. Чем можно оправдать этот абсурд?

Вдруг я пожалел, что забрался сюда. Годы превратили это место в декорацию из папье-маше. Этот мрачный квартал утратил память тогда же, когда его обитатели лишились последних надежд.

Здесь я не мог ничего найти, ничего понять. Все унес с собой ветер забвения.