— Где она сейчас?

— Ушла со своим мужем, наверное. Он стоял рядом. Куда, не знаю.

— Вы сами дойдете, Маати-кво?

Маати как будто задумался, потом кивнул и отвернулся к погребальному костру. Книга в коричневом кожаном переплете упала на землю рядом с мехом. Андат поднял ее и вложил обратно в рукав Маати.

Семай на ходу изобразил вопрос.

— Думаю, она ему дорога, — объяснил андат.

— Так ты решил ему удружить? — спросил Семай.

Размягченный Камень ничего не ответил.

Они пошли на женскую половину, к покоям Идаан. Если ее там не окажется, Семай собирался пойти к Ваунёги и сказать, что пришел выразить соболезнования Идаан-тя. Что это его долг как поэта и представителя дая-кво. Долг… А Ваунёги, наверное, кусают локти. Хотели женить сына на хайской сестре. Теперь у нее нет семьи.

— Может, они откажутся от брака, — произнес Размягченный Камень. — Их никто не станет винить. Тогда пригласим ее жить с нами.

— Помолчи, — сказал Семай.

Слуга сообщил, что Идаан-тя приходила, но ушла. Да, Адра-тя был с ней, но тоже ушел.

Неловкость в манере мальчика насторожила Семая. Ему почти хотелось, чтобы Идаан и Адра повздорили. Увы, как ни отвратительно, он хотел утешать ее сам, а не отдавать Адре Ваунёги.

Семай дошел до дворца Ваунёги. Слуга провел его в комнату ожидания, задрапированную светлой траурной тканью с ароматом кедровых сундуков, где она хранилась. Стулья и скульптуры, окна и полы утопали в белых складках, золотившихся в свете свечей. Андат стоял у окна и смотрел на двор. Семай сидел на краешке кресла. С каждым вздохом сомнения поэта крепли: не стоило сюда приходить.

Дверь распахнулась, и вошел Адра Ваунёги. Его плечи были приподняты и напряжены, губы — сжаты в тонкую линию, словно прочерченную на бумаге. Семай встал и принял позу приветствия. Адра изобразил точно такую же и закрыл дверь.

— Не ожидал вас увидеть, Семай-тя. — Адра говорил как-то медленно, неуверенно. Семай улыбнулся, стараясь скрыть неловкость. — Мой отец занят. Не смогу ли помочь вам я?

— Вы очень добры. Я пришел выразить сочувствие Идаан-тя. Мне сказали, что она с вами, и поэтому…

— Нет. Была, но ушла. Вероятно, вернулась на церемонию. — Адра говорил отстраненно, будто разговор поглощал лишь часть его внимания. Однако глазами он следил за Семаем, как змея за мышью. Неясно было только, кто из них мышь, а кто змея.

— Что ж, пойду туда, — ответил Семай. — Простите за беспокойство.

— Мы всегда рады встрече с поэтом Мати. Постойте… Посидите со мной.

Размягченный Камень не шевельнулся, но Семай ощутил его слегка насмешливый интерес. Поэт опять присел. Адра подвинул к нему табурет, ближе, чем требовали приличия — словно комната была гораздо теснее. Семай сохранял на лице такую же безмятежность, как у андата.

— В городе беда, Семай-тя. Вы знаете, к чему дело клонится. Когда за престол борются три хайских сына хая, уже нехорошо. Но если начнут строить козни, драться и предавать друг друга все утхайемцы, город…

— Я об этом думал, — сказал Семай, хотя в действительности его больше волновала Идаан, чем все будущие интриги. — Кроме того, остается Ота. У него есть право…

— Он убил собственного отца.

— Мы это доказали?

— Вы сомневаетесь?

— Нет, — сказал Семай, помолчав. — Нет, не сомневаюсь.

«А вот Маати-кво еще сомневается», — мысленно добавил он.

— Хорошо бы покончить со всем быстрее. Выбрать нового хая, пока город не обезумел. Вы облечены огромной властью. Мне известно, что дай-кво всегда держится в стороне от наследования престола. Но если вы лично окажете предпочтение какому-либо Дому, это облегчит дело.

— Облегчит, если этот Дом готов к победе, — возразил Семай. — Если мой выбор будет неудачным, я брошу несчастную семью в клетку к зверям.

— Наше семейство готово. Мы пользуемся уважением города, у нас есть партнеры во всех крупных торговых домах, а серебряные ювелиры и кузнецы ближе к нам, чем к любому другому роду. Идаан — единственная родственница старого хая. Ее братьям уже не стать хаями Мати, а вот ее сыну…

Семай задумался. Этот мужчина просит его о помощи и политической поддержке, не подозревая, что Семай знает тело его возлюбленной на ощупь и на вкус. Вероятно, ему и вправду под силу сделать Адру Ваунёги хаем. Хочет ли этого Идаан?

— Может, это и мудро, — сказал Семай. — Мне нужно все обдумать, прежде чем действовать.

Адра похлопал Семая по колену, фамильярно, словно брата. Андат первым двинулся к двери, затем встал Семай и принял позу, приличествующую прощанию. От Размягченного Камня исходило постоянное веселье, почти смех, который слышал только Семай.

Выйдя из дома, Семай вновь направился на восток, к костру и жрецам. В его уме перепутались тревога за Идаан, досада, что он ее не нашел, неловкость по поводу предложения Адры, а где-то сзади полусонно ворочался страх. Этот страх был как-то связан с остекленевшим взглядом, каким пьяный Маати смотрел в огонь.

Один из них, говорил Маати про Дома утхайема. Выиграет один. Если Семай не возьмет дело в свои руки и не посадит на трон мужа своей любовницы. Такое нельзя было предугадать. Никакой заговорщик не мог рассчитывать, что Семай влюбится в Идаан, что ее муж попросит у него помощи, что чувство вины и любовь вынудит Семая согласиться. Подобное возникает само по себе и портит идеальные заговоры.

Если вся эта кровь не на совести Оты Мати, то по городу ползает другая гадюка. Убийца совсем лишится рассудка, увидев, что Адра Ваунёги вот-вот заберет у него трон благодаря браку с Идаан и дружбе с поэтом. Если все же виновен Ота Мати, он тем более надеется на место отца. Возвышение Адры поставит под угрозу и его планы.

— Ты слишком много думаешь, — заметил андат.

— Думать не вредно.

— Вы все так говорили, — вздохнул андат.

На церемонии Идаан не было. В ее покоях — тоже. Семай и Размягченный Камень прошли по садам и беседкам, залам и коридорам. Траур не переполнял улицы и башни, как недавний праздник; скупой ритм похоронных барабанов не подхватывали в чайных и садах. Лишь столб дыма, заслоняющий звезды, напоминал о сожжении. Дважды Семай проходил мимо собственного дома, надеясь, что там его ждет Идаан… Тщетно. Она исчезла, как птица, улетевшая в ночь.

Маати оставил старые записи у себя в покоях за ненадобностью. Кайин и Данат были забыты. Теперь поэт разложил на библиотечном столе свежие бумаги — списки Домов утхайема, которые могли бы дать городу нового хая. Рядом лежали свежий брусок туши, новое бронзовое перо и стоял чайник. Чай издавал крепкий, свежий и зеленый аромат. Летний чай в зимнем городе…

Маати налил себе пиалу и подул на светлую жидкость, снова пробегая глазами по списку.