— Хочешь сказать, что ты в нее влюблен? — спросил Ота полушутя-полусерьезно.

— Хочу сказать, что она стоит любого моря, — ответил Синдзя, допил вино, крутанул пиалу по столешнице и хлопнул Оту по плечу.

На мгновение Ота встретился с ним глазами. Потом Синдзя отвернулся и вышел. Ота заглянул в свою пиалу, вдохнул воспоминание о винограде, нагретом солнцем, и выпил. Из-за серо-бело-желтых туч в голубое небо пробилось солнце; после дождя особенно ярко зазеленела листва.

Комната Оты и Киян находилась недалеко оттуда, по коридору, за тонкой деревянной дверью на полуистертых кожаных петлях. Киян спала, закрывшись сетчатым пологом от мошек и комаров. Ота залез под полог и осторожно устроился рядом. Ее веки дрогнули, а губы улыбнулись.

— Я слышала, что ты с кем-то говоришь, — сказала Киян сонно заплетающимся языком.

— Синдзя-тя заходил.

— Что-то случилось?

— Ничего. — Он поцеловал ее в висок. — Мы просто поговорили о море.

Семай закрыл за собой дверь и принялся ходить из стороны в сторону. По сравнению с тем, что творилось у него в душе, привычная буря в сознании казалась незаметной. Размягченный Камень, сидевший у холодной жаровни, с легким интересом поднял голову.

— Деревья еще стоят? — спросил андат.

— Да.

— И небо есть?

— И небо есть.

— А девушки нет.

Семай упал на диван и начал беспокойно теребить себя за пальцы. Андат вздохнул и снова наклонился над золой и почерневшим от пламени металлом. Из окна доносился запах гари — скорее всего от кузниц, но Семаю казалось, что от трупов отца и брата Идаан. Поэт вскочил, подошел к двери, развернулся и снова сел.

— Сходи поищи ее, — посоветовал андат.

— Зачем я должен ее искать? Неделя траура почти кончилась. Думаешь, если бы я ей был нужен, она бы мне не сообщила? Я… я не понимаю.

— Она женщина. Ты мужчина.

— То есть?..

Андат молчал как настоящая каменная статуя. Семай мысленно его коснулся, но Размягченный Камень отступил, Еще никогда плененный андат не вел себя так покорно. Семай не понимал, в чем дело, но был рад, что ноша хоть немного легче.

— Не надо было спорить с Маати-кво, — вздохнул Семай. — Зря я на него набросился.

— Правда?

— Да. Надо было сразу пойти к Господину вестей и все рассказать. Пообещал Маати-кво пять дней, и теперь три уже прошло, а я сижу и грызу ногти!

— Некоторые люди нарушают обещания, — сказал андат. — Обещание по своей сути — то, что можно нарушить. Если нельзя, значит, это уже не обещание, а что-то другое.

— Бесполезное ты существо!..

Андат кивнул, будто что-то вспомнил, и вновь застыл. Семай встал и отворил ставни. Деревья были еще по-летнему пышными, хотя листва казалась слишком яркой: значит, подкрадывается осень. Зимой сквозь голые ветви просвечивали башни, а теперь Семай просто помнил, что они есть. Он посмотрел на дорожку, которая вела к дворцам, подошел к двери, открыл ее и снова выглянул на дорожку, надеясь кого-то увидеть. Встретиться взглядом с темными глазами Идаан.

— Не знаю, что делать с Адрой Ваунёги. Поддержать его или нет?..

— Для бесполезного существа я слишком часто даю тебе советы.

— Ты ненастоящий, — сказал Семай, — я как будто говорю сам с собой.

Андат взвесил его слова и изобразил жест, служащий для признания правоты собеседника. Семай снова выглянул на улицу, потом закрыл дверь.

— Я сойду с ума в этих четырех стенах. Нужно что-то делать, — сказал он. Размягченный Камень не ответил. Семай затянул ремешки на сапогах, встал и поправил складки одежды. — Оставайся тут.

— Ладно.

Семай замер на пороге и обернулся.

— Тебя точно ничего не беспокоит?

— Беспокоит. То, что я есть, — ответил Размягченный Камень.

Дворцы еще покрывала траурная драпировка, а единственной музыкой оставались мерный бой похоронных барабанов и завывающие плачи. По дороге Семая приветствовали утхайемцы. На погребальной церемонии все были в одинаково бледных траурных одеждах; теперь появилось больше цвета — кто добавил к белому наряду желтое или синее, кто повязал алый халат широким траурным поясом… Дань трауру отдали все, но лишь немногие соблюли обычай целиком. Семаю пришел на ум подснежник, который зеленеет под белым покровом снега, наливается соком, чтобы вскоре вырваться на свободу и расти, цвести, бороться за жизнь. Печаль покидала город и сменялась жаждой новых возможностей.

Семай еще не решил, радоваться этому или возмущаться.

Идаан, как обычно, не оказалось дома. Слуги наперебой заверили его, что она приходила, она в городе, она не пропала. Семай поблагодарил их и пошел к Ваунёги, стараясь не слишком задумываться о том, что делать и говорить. Так или иначе, все давно к тому шло.

Слуга привел его во внутренний дворик и попросил подождать. Яблоня стояла без сетки, но птицы не клевали плоды — видимо, яблоки еще не созрели. Семай присел на низкую каменную скамью и стал наблюдать, как воробьи то садятся на ветки, то взлетают. Он никак не мог успокоиться: с одной стороны, ему очень хотелось увидеть Идаан, хотя бы поговорить с ней, если не обнять; с другой стороны, он не мог полюбить Адру Ваунёги просто потому, что его любит она. Вдобавок в его груди ворочалась страшная тайна: Ота Мати жив…

— Семай-тя!

Адра был полностью в трауре. Его запавшие красные глаза смотрели затравленно, движения казались слишком медленными. «Много ли Адра спал в последние дни? — подумал Семай. — И сколько он не спал, утешая Идаан…» Перед глазами мелькнуло тело Идаан, переплетенное с телом Адры. Семай отогнал наваждение и принял позу приветствия.

— Я рад, что вы пришли. Вы обдумали мои слова?

— Да, Адра-тя, обдумал. Вот только я тревожусь за Идаан-тя. Мне сказали, что она должна быть у себя, но я ее не нашел. Теперь, когда траур подходит к концу…

— Так вы пришли ради нее?

— Хотел выразить соболезнования. Кроме того, после нашей с вами беседы я решил, что стоит спросить ее совета. Если после всего, что случилось, она не пожелает жить в хайском дворце, мне будет не с руки поддерживать ваше дело.

Адра сощурился; щекам Семая стало жарко. Он кашлянул, опустил глаза и, собравшись с духом, снова поднял. Он думал, что Адра разозлится, однако тот выглядел вполне довольным. Наверное, со стороны все не так явно, как казалось самому поэту. Адра сел на скамью рядом с ним и наклонился близко, как к другу.

— Если ты убедишься, что она согласна, ты мне поможешь? Ради нее?

— Я поступлю так, как будет лучше для города, — скачал Семай, стараясь, чтобы это прозвучало как согласие, а не отказ. — Чем быстрее решить вопрос, тем спокойнее будет всем нам. Благодаря Идаан-тя сохранится преемственность, верно?