Я надеюсь.

Бросаю карту на стол и замечаю, что она теплая и мягкая, как человеческая кожа, отчего к горлу подкатывает комок тошноты.

Даже смотреть на нее невыносимо и я накрываю украшение рубашкой.

Возвращаюсь к постели. Касаюсь бледного лица Энзо и реву снова.

Захлебываюсь, давлюсь слезами и медленно стаскиваю с него одежду. Понимаю, что пират слишком тяжелый и безжалостно кромсаю влажную грязную ткань ножом.

В сторону ее, прочь! Попрошу сжечь позже, мало ли какая дрянь была в том дереве. Вытираю слезы рукавом и мочу полотенце в тазу. Медленно и упрямо оттираю от смуглой кожи каждое черное пятнышко, пока вода не остывает.

Сколько времени прошло? Минуты? Часы? Целые дни?

Энзо все так же неподвижен и тих, а у меня сердце рвется от неизвестности.

Убираю воду и полотенце, сажусь у кровати на стул, подбираю ноги под себя. Сжимаю холодную руку пирата, поглаживаю пальцы, чувствую пульс под ладонью, но Энзо не просыпается.

– Я не хочу петь песню об умерших, Энзо. Пожалуйста, – смахиваю слезы снова, но они все никак не остановятся. – Пожалуйста, ты только вернись.

Он мягко выдыхает и слегка приоткрывает губы:

– Меня еще не прогонишь… – голос тихий, сиплый. – Ария… я…

Подаюсь вперед, едва удерживаюсь, чтобы не взвыть от облегчения. Осторожно глажу пальцами его щеку, будто ранить боюсь.

– Пить хочешь? – неловко пытаюсь подняться, но настой уже действует из-за чего немного кружится голова. Приходится опереться на край стола и зажмуриться, а голос дрожит и срывается, слова падают между нами, как камни. – Может, мне уйти? Тебе отдохнуть нужно…

Поворачиваю голову и застываю, прибитая к полу его взглядом.

– Мне ничего не нужно, – пират приоткрывает тяжело глаза. Смотрит на меня как-то иначе. Пронзительно, разбирает на клеточки. – Кроме тебя, мне ничего не нужно, Ария.

Сжимаюсь. Хочу верить, но внутри болезненная струна натягивается, сворачивается, сдавливает грудь сомнениями.

– Ты и раньше говорил, что не отдашь никому… – всхлипываю и проклинаю себя за слабость. – Ты прятался. Закрывался от меня. Оставлял одну. Думал, что так лучше будет. Ты даже…

Стискиваю рубашку в кулаке, а под горлом сердце испуганно колотится.

– Н-не подходил ко мне, будто я прокаженная.

Зажимаю рот рукой, потому что не нужно ему это все слышать. Зачем? Он же говорил, что не готов. Целыми днями пропадал где угодно, только бы не встретиться со мной. Ничего не спрашивал, не прикасался. Был занят. Зачем мучает снова?

Он со стоном приподнимается и отодвигает мои руки, когда пытаюсь его положить назад. Опускает ноги с кровати и, застыв согнувшейся статуей, упирается взглядом в пол.

– Я рад, что умер сегодня снова и не один раз. Видимо, я настолько туп, что с первого раза не доходит, – Энзо говорит спокойно и сверлит глазами точку в деревянном настиле. – Сложно сказать, что там произошло, но я понял, что выбирать должен тех, кто со мной плечо к плечу сейчас, а не в иллюзорном прошлом.

Проводит ладонью по лицу сверху вниз, будто снимает усталость, и поворачивается.

– Иди ко мне, фурия, – и протягивает широкую ладонь.

Тянусь, преодолевая слабость в мышцах. Меня словно вывернули наизнанку или пришили новую кожу. Оторвали руки и ноги и приклеили чужие.

Ария стоит в двух шагах и не решается. Я ее понимаю. Отталкивал, гнал, не признавал очевидное. Все правильно.

Встаю, шиплю от боли и кажется, что сейчас упаду. Она подается резко вперед и ныряет в объятия, а я прижимаю Арию к себе и шепчу в шелковые волосы:

– Я люблю тебя… Люблю…

У нее будто броня трескается.

Треснула она, правда, еще тогда, на острове, но сейчас последние обломки падают окончательно, крошатся и оседают под ногами невидимой пылью.

Фурия рыдает, как ребенок, к груди прижимается, обхватывает ручками, цепляется за меня. Такая маленькая, хрупкая. Как только держалась до сих пор?

– Тише, ты меня завалишь, – насколько хватает сил обнимаю ее. Мне так важно, что она не отвергла. – Прости старого дурня, прости… Это как цветку пробиваться сквозь гранит, но ты смогла. Моя маленькая рыжая бестия вытащила меня на белый свет и открыла глаза, – меня ведет немного, отчего приходится сесть и потащить Арию за собой. И прежде чем провалиться в сон, я успеваю пробормотать: – Не уходи… Никогда не уходи.

Я бы шептал это постоянно. Может, так и было во сне, но я не могу знать наверняка.

Когда открываю глаза снова, в каюте царит уютный полумрак. Стул убран, чистые вещи аккуратно висят на спинке. На столе стоит поднос с едой и кувшин. Ария скрутилась под боком тугим клубочком, огонь волос рассыпался по кровати и в свете одного люнна казался почти бордовым. Я же остался в одном белье и был плотно укутан в плед.

Сколько же времени прошло?

Ай, Ишис с тем временем! Лежу неподвижно, и мне так тепло от близости Арии. За прошедшие дни я так соскучился. Изголодался, превратился в дикого зверя, что никак не может надышаться ароматом белоснежного тела.

Глажу ее скулы, считаю родинки, ловлю пальцами коричневые веснушки. Мне так легко сейчас, что хочется смеяться. Будто я сбросил сто пудов тяжести.

Она потягивается во сне, сонно что-то бормочет и ловит мою руку, прижимает к себе, утыкается носом в ладонь.

– Соня, – шепчу, стараясь не нарушить ее негу.

Приоткрывает один глаз и смотрит на меня.

– Я только на минутку прилегла, – ворчит и прижимается теснее. – Меня Бруно готовить учил, чтобы тебя на ноги поставить. Как это сложно, оказывается, – последнее слово тонет в тихом шепоте.

– И что ты мне приготовила?

– Сказали, что ты рыбу любишь. Мы окуня пожарили, – ее губы растягиваются в привычной хитрой усмешке. – Если что, у меня от отравления тоже лекарства есть.

– Они не помогут, – говорю серьезно и слежу за ее реакцией. Мне нравится, как меняются эмоции в кристальных глазах.

– Как так-то?! – она приподнимается на локте и смотрит пристально, и мне становится невыносимо смешно. – Может, тогда…попросить, чтобы кок сам приготовил? А то помрешь еще снова.

– И оживу, – стараюсь держать на лице холодное выражение, но Ария так смешно прищуривается, что я утыкаюсь с хохотом в ее ключицу. – Моя отравительница! И почему я в тебя такой влюбленный?

Она вдруг мрачнеет, закусывает губу и прячет взгляд за волосами.

– Энзо… – голос Арии садится и ломается. – Ты все это серьезно говорил? Я просто не смогу если… ну, если через пару дней ты внезапно решишь, что «Мое сердце – камень, я не могу любить, Ария. Такое бревнышко, как я, не создано для чувств». Мне кажется, что я просто… переломлюсь.