От них я полностью отказалась. Но, следуя совету Нихал, все же читала книги о позитивном мышлении. Я пыталась манифестировать, визуализировать, фокусироваться. В конце каждого квартала я желала, чтобы следующий квартал был лучше. Но ничего не выходило, как мы ни старались. Наши циклы успехов, провалов, доходов и убытков было непросто разорвать. По мере роста потерь мы с Хинд и Нихал стали обсуждать возможные пути для возвращения к безубыточности. Нихал сказала, что нужно закрыть еще несколько магазинов. Хинд считала, что нужно продолжать работать до тех пор, пока не начнем сводить концы с концами. Я не знала, что и думать. Я устала. Моя мечта удалилась, стала неуправляемой. Diwan превратилась в висящего у меня на шее альбатроса[48]. Мне казалось, что Diwan мстит нам за то, что хотели слишком многого и получали слишком много. Но мы старались не давать друг другу раскиснуть. Иногда Нихал считала, что все потеряно, иногда – я. Хинд каждый раз напоминала нам, что все преходяще.

Мы начали ужиматься так же агрессивно, как до этого расширялись. Мы закрывали магазины и сокращали персонал. Мы выплачивали штрафы и раздавали пособия в связи с досрочными увольнениями. Первым закрылся филиал в Мохандисине. Я была к нему не слишком привязана, так что не переживала так, как из-за филиала в Каирском университете. Тот магазин до сих пор казался мне моим личным провалом. Я до сих пор жалела, что не спланировала его как-то иначе, не открыла там, например, только кафе и торговлю дешевыми канцелярскими товарами. Мое слишком ограниченное видение ситуации не дало мне тогда адекватно ее оценить. Дальше мы потеряли филиалы помельче, такие как Diwan для детей в спортивном клубе Gezira Sporting Club (они предположили, что число арендующих у них помещения книжных магазинов будет расти, и решили удвоить арендную плату), потом – точки в торговых центрах. Diwan в Каирском аэропорте пала под давлением бюрократии. Правительственные законы и постановления просто не давали нам нормально делать свою работу. Нам разрешалось привозить товары на склады Duty Free, но не разрешалось самим переносить их в магазин. Мы должны были ждать, пока это сделает персонал Duty Free, а они начинали шевелиться только тогда, когда их постоянно шпыняешь и умасливаешь.

Наконец мы придумали план: упростить оставшиеся магазины. Мы не могли больше подстраиваться под каждый новый район или каждую новую клиентскую базу. Нужно было создать общую формулу и пользоваться только ею. Но какой бы четкий бизнес-план вы ни придумали, ему не устоять против массовых гражданских волнений. Все случилось как автокатастрофа – одновременно и очень быстро и как будто в замедленной съемке. 25 января 2011 года египтяне высыпали на улицы. Чувствовалось их недовольство всеми данными за пять десятилетий и невыполненными обещаниями. В первые дни – еще до того, как происходящее можно было назвать революцией, – случилась череда усиливающихся протестов, на которые полиция ответила резиновыми пулями и слезоточивым газом. Я позвонила маме.

– Мам, оставаться одной небезопасно. Переезжай к нам – хотя бы до тех пор, пока не станет ясно, чем это все закончится.

– Милая, ты прямо как отец. Из-за всего волнуешься. Я даже рада, что его больше нет. У него бы сейчас случился приступ из-за всей этой неразберихи.

– Мам, тебе нельзя оставаться одной.

– Я не одна, и Египет не один. Маср аль-махруса[49]. Египет – богохранимая земля. Всегда был и всегда будет. Все так, как должно быть. И в итоге все закончится хорошо.

– Мам, да выгляни в окно. Ты что, не видишь, что там творится?

– В этом твоя проблема: ты всегда полагаешься на то, что видишь.

Революция – это катаклизм. Слишком много эмоций. Недовольство и надежда смешиваются друг с другом. Старые трещины расходятся вновь. Полный беспорядок. Ничего не понятно. Как египтянка, я следила за событиями 2011 года с робким оптимизмом. Как владелица бизнеса, я была в ужасе от того, чего мне будет стоить эта анархия. Если только вы не индекс волатильности на фондовой бирже, нестабильность не принесет вам денег. Месяцы нестабильности, которые ждали впереди, обернулись для нас эмоциональным и финансовым крахом. Марши и протесты охватили все города. Мы всеми силами старались сохранить неприкосновенность магазинов и моральный дух их персонала. Для оставшихся семи магазинов и ста восьми сотрудников все эти протесты, комендантские часы и перекрытые дороги были угрозой. Каждый день наш доход падал. Какие-то магазины мы просто не могли открыть. Люди покупали еду, а не книги. Осознавая свою социальную ответственность, мы, несмотря на сокращение кассового оборота и печальные балансовые отчеты, продолжали платить сотрудникам полные зарплаты, хотя многие другие компании задерживали или урезали оплату.

Как агностик, который начинает молиться Богу в сложные времена, я стала жалеть, что не отыскала какую-нибудь книгу по самосовершенствованию, которая теперь помогла бы мне справиться с переживаниями. Под властью Мубарака в Египте процветала несправедливость. Но мы все же к этому привыкли. Теперь же мы боялись неизвестности. Беспорядки продолжались, протесты переросли в то, что в Египте называли мильёният – маршами миллионов. Площадь Тахрир стала центральным местом действия. Я хорошо знала этот район. Студенткой я ходила по нему каждый день. А в находящемся рядом «Мугамме» я спасала «Голого повара».

Теперь все больше людей проводили на этой площади дни и ночи. Создавая свой утопический микрокосм. Помогая друг другу. Мечтая об иной стране. Я была там в 1990 году, протестовала против калечащих операций на женских половых органах. Но в этот раз я не участвовала в протестах. Я не вышла на площадь Тахрир, потому что ни одна политическая группировка не символизировала для меня Египет, каким, по моим представлениям, он должен был стать. Я не совсем понимала, чего именно они добиваются.

А еще у меня был бизнес, который требовал внимания. Хотя мы не получали доходов, мы все еще оставались третьим пространством. Наши торговые залы превратились в исповедальни. Люди собирались, общались и обменивались опытом. Diwan стала местом, где можно было укрыться от политической действительности – или, напротив, погрузиться в нее. Я задавала себе трудные вопросы. Какую роль во всем этом играет Diwan? Как нам придется адаптироваться, чтобы выжить? Был один вопрос, который я даже боялась себе задать: выживет ли Diwan вообще?

После восемнадцати дней и ночей протестов президент Хосни Мубарак покинул свой пост, завершив тридцатилетнее правление. В стране началась эйфория по поводу блестящего будущего, которое ждет нас впереди. Но к 2012 году, после года функционирования переходных правительств, политической наивности (нужно было внимательнее читать «Государя») и хаоса, Египет очутился между двух огней. Мы вновь оказались у избирательных урн и были вынуждены выбирать между двумя знакомыми вариантами: кандидатом от «Братьев-мусульман» и бывшим армейским генералом. Мы, словно вращающаяся планета, вернулись туда же, откуда начинали.