В нем приняли участие полсотни веселых девиц, вполне благовоспитанных, из тех, кого называют куртизанками и кто не принадлежит к отребью. После ужина они танцевали вместе со слугами и прочими лицами, там находившимися. Сначала они были в платьях, затем разделись донага. После окончания трапезы находившиеся на столах подсвечники с зажженными свечами были переставлены на пол, и между подсвечниками все стали бросать каштаны, которые на четвереньках собирали обнаженные куртизанки. Папа, герцог и Лукреция были там и смотрели. Наконец, были выставлены шелковые плащи, несколько пар туфель, заколки для волос и другие предметы, которые были обещаны тем, кто быстрее других сможет плотски познать как можно больше вышеупомянутых куртизанок, коих и отделывали здесь же в зале, у всех на виду. Гости, выступавшие в качестве судей, дали призы тем, кого признали победителями.

Долгое время недотроги и святоши издавали вопли, читая этот рассказ, а панегиристы Лукреции отказываются верить в то, что она присутствовала на оргии. Они, однако, забывают о том, что подобные развлечения были вполне в духе эпохи Возрождения. Да и позднее, в XVIII веке, «Адамовы праздники», что устраивались в малом Люксембургском дворце в эпоху регентства, не так уж отличались от «бала каштанов». Лукреция, воспитанная отцом, далеким от предрассудков, к тому времени уже дважды побывавшая замужем, не была ни целомудренной молодой девушкой, ни ханжой; как и большинство ее современников, она любила прекрасное и, наверное, наслаждалась при виде резвящихся прекрасных созданий. Какие у нее были основания оскорбляться, если даже целомудренная Изабелла Гонзага, ее будущая золовка, приняла посвящение «Трактата о любви» Эквиколы, сочинения весьма скабрезного, если Маргарита Наваррская написала не слишком пристойный «Гептамерон», а монахи и монахини читали в монастырях новеллы Боккаччо?

В начале XVI века о стыдливости и благопристойности не ведали. С первых теплых дней горожане вставали и одевались при открытых окнах, показывая соседям интимные стороны своей частной жизни. В Германии в те же годы мужчины и женщины самого различного возраста вместе мылись в общественных банях, играя там в шахматы или утоляя голод за плавающими столами. «Каландро» кардинала Биббиены и, несколько лет спустя, «Мандрагора» Макиавелли, под которой он не осмелился поставить свое имя, comedia sine nomine, равно как комедии Аретино, отличались фривольностью, и тем не менее прелаты, важные персоны и весьма респектабельные дамы посещали представления и сидели на них бок о бок с куртизанками.

Несколько дней спустя папа, который простудился и потихоньку выздоравливал в обществе Лукреции, находясь в несколько меланхолическом настроении, предложил дочери развлечение, распространенное в княжеских дворцах и сохранившееся до наших дней на конных заводах. Бурхард так передает эту сцену:

В четверг 11 ноября один крестьянин вошел в город через ворота Verger Frutteto, ведя двух кобыл, груженных дровами. Как только животные оказались на площади Святого Петра, примчались слуги папы, перерезали упряжь, сбросили вьюки и привели кобыл на небольшую площадь внутри дворца. После чего выпустили четырех жеребцов, на которых не было узды. Те помчались к кобылам и, толкаясь, кусаясь и лягаясь, издавая громкое ржание, вскочили на них, покрыли их, потоптали и поранили. Папа стоял в окне своей комнаты, расположенной над входом во дворец, а синьора Лукреция была рядом с ним. Оба наблюдали это зрелище, громко смеясь, они были очень довольны.

«Cum magno risu et delectatione»[25] — эти слова еще больше приукрасили легенду о Борджа и вызовут возмущение некоторых авторов, уверявших, что, наблюдая, как жеребцы естественным образом «покрывают» кобыл, мужчины и женщины того времени испытывали неуместное возбуждение. Они были влюблены в совершенство во всех его проявлениях и потому придавали большее значение движениям великолепных жеребцов, освобожденных от сбруи.

Посланники Феррары, которым было известно об участии их будущей герцогини в этих развлечениях, сообщают герцогу следующее: «Чем больше мы изучаем синьору Лукрецию, чем внимательнее мы наблюдаем за ее делами во всех деталях, тем больше нам раскрываются ее доброта, благопристойность, скромность и благоразумие».

Несмотря на хвалебные отклики о его невестке, задержка с переводом приданого сильно раздражала герцога Эркуле. Он поручил своим послам проверить содержимое сундуков, которое должно было равняться по стоимости приданому. Феррарцы составили точный список: драгоценности, мебель, серебряная и золотая посуда, одежда, фландрские ковры, коралловые шкатулки и т. д. Оратор Мантуи, присутствовавший на инспекции, сообщает Гонзага следующие подробности:

Приданое состоит из следующих частей: сто тысяч дукатов наличными (выплачиваются Ферраре), серебряных изделий более чем на три тысячи дукатов, украшения, тонкое белье, драгоценные украшения для мулов и лошадей общей стоимостью еще на 100 тысяч дукатов. Среди прочего у нее всевозможных нарядов более чем на 15 тысяч дукатов и 200 сорочек, некоторые из них стоят по 100 дукатов каждая, рукав в отдельности стоит 30 дукатов — он отделан золотой бахромой и прочими украшениями в том же духе8.

Хотя вся эта роскошь значительно превосходила то, что принесли в приданое Диана Сфорца, Валентина Миланская, Элизабетта Висконти или Бьянка Сфорца, когда выходила замуж за императора Максимилиана, обещанная сумма, однако, не была собрана, и каждый оставался при своем. Александр VI желал передать в руки Лукреции ее состояние, как только она прибудет к месту назначения, однако его условия были не по вкусу Эркуле, и взаимное недоверие не рассеивалось. С одной стороны, приготовления к свадебным торжествам зашли слишком далеко, чтобы отменить церемонию, с другой — герцог Феррарский заявил о своей готовности потребовать, чтобы его родные вернулись без невесты, если деньги не будут переведены до отъезда из Рима. Александр VI вспылил, порицая главу дома д'Эсте. Зная, что вспышка гнева может оказаться весьма кстати, он назвал его мошенником в присутствии послов.

Лукреция в свою очередь продолжала вести себя с необыкновенным тактом: она сумела убедить свекра в честности намерений ее отца и добилась от Ватикана, чтобы герцогской семье было пожаловано несколько епископств, в частности епископство Реджо, а также был выделен дворец в Риме для послов феррарских герцогов.

Переписка Эркуле с его ораторами показывает, как менялось его отношение к невестке, по мере того как ему становилось ясно, насколько она сметлива и проницательна. Лукреция все так же очаровывала окружающих.

Похоже, что герцогиня весьма осмотрительна и скорее станет заниматься текущими делами, чем развлекаться… Я нашел в ней любезную синьору, рассуждающую необыкновенно здраво. Обычно она ведет образ жизни весьма уединенный, хотя нрава она веселого и очень приветливого9.

Однако и у Лукреции были основания волноваться. Эскорт, который должен был прибыть за ней, все не появлялся. Задержка эта на самом деле была делом рук императора Максимилиана, который отправил в Феррару Агостино Семенца с требованием к герцогу д'Эсте, чтобы тот не давал разрешения на отъезд в Рим феррарской свиты. Эркуле поставил в известность папу римского об императорском ультиматуме, ставшем еще одним козырем для того, чтобы добиться от Александра VI соблюдения данных им обещаний. Тогда как раз речь шла о подтверждении его герцогского титула, который Сикст IV признал за его предшественником Борсо д'Эсте, продлении прав на владение землями, полученными от Церкви, о передаче Ченто и Пьеве, ранее отданных папе кардиналом делла Ровере, кардинальском сане для советника герцога Джанлукки Кастеллини и аббатстве для дона Джулио д'Эсте.