– Ника, ты уверен, что это ты мне написал?

– А кому же? – спросил Сташкевич и подошел ко мне. Маленький, маленький, ну надо же, какой он маленький! Действительно, то ли я подросла, то ли он стал меньше, уйдя из театра и моей жизни…

– Ты это написал для водевиля. Ты в нем играл, и я в нем играла…

– А кого ты играла? – спросил Ника с очень глупым видом и вознамерился, взяв меня за руку, отвести к дивану обратно.

– Я играла дуру, Ника, – ответила я и высвободила руку.

– Хорошо! – легонько произнес Ника. – Мне уйти?

– Уходи.

– Точно? Не передумаешь?

– Нет.

Я вышла после спектакля, который мы сыграли с неожиданным успехом в Доме актера на Арбате. Весь вечер я все отбивалась-отбивалась от Теодора, толком не отбившись, – то он схватил меня во время репетиции за филейную часть и так и продержал, пока говорил, покрываясь мелкими капельками пота, кому где встать и куда дальше идти, то умудрился зайти в гримерку в неподходящий момент, и я от нелепости и неприличия ситуации не знала, что делать.

Я только что сняла платье, в котором играла, обернулась, чтобы взять свою одежду, и натолкнулась в зеркале на взгляд нашего режиссера, тихо вошедшего и ставшего у двери. Бледный Теодор замер на полпути ко мне, протягивая руки, но почему-то не делая больше ни одного шага.

– Близок локоть… Да, Теодор Ильич? – спросила я, быстро прикрывшись длинной туникой, в которой пришла в театр.

– Вроде того… гм… – ответил мне режиссер. – Я хотел замечание вам сделать, интимного плана… Катерина…

– Можно я оденусь и выйду к вам в коридор?

– Можно. – Теодор кивнул, попытался открыть дверь в другую сторону, не открыл, повернулся ко мне снова: – У меня есть к вам заманчивое предложение…

Почему-то по его лицу я догадывалась о сути его предложения. В тот день ему не удалось договорить.

После спектакля Теодор, как я и боялась, ждал меня в машине. Я резко свернула в другую сторону и натолкнулась на Нику.

– Ой, Кудряшова! – весело сказал Ника. – А что вы тут делаете?

– А вы, Никита Арсентьевич?

– Я? Гуляю по Арбату. Пройдемся?

– Простите, я устала. Я поеду домой.

– Я вас провожу. Я на машине.

Я видела, как кусал губы Теодор, тут же выскочивший из своей машины.

– Проводите меня до метро, если хотите, – сказала я, лишь бы за мной не увязался Теодор.

Я уже решила, что доработаю до следующей зарплаты и уйду. Теодор платил много, я узнала от других актеров, что ему всеми правдами и неправдами удалось добыть денег в комитете культуры под какой-то несуществующий проект. Понятно, что он распоряжался этими деньгами, как хотел, но и актеров не обижал.

– Тюня… – начал Ника.

– Меня зовут Катя, – ответила я.

– Катя Кудряшова. Кудряшова Катя… – улыбнулся Ника. – Кажется, я не могу без вас жить, Катя. Можно вас пригласить на ужин?

Я остановилась. Если я сейчас соглашусь, мне потом будет больно, мне будет пусто, мне будет одиноко, я снова останусь одна в своей маленькой квартире, где нет детских игрушек, где нет тепла… Мне вчера опять звонил Вовка, мне позавчера звонил Вовка, прошло столько времени, а он меня любит и готов простить все, лишь бы я была с ним… Мне уже целый месяц звонил Вовка, ждал меня после репетиций, похудевший, сильно изменившийся, симпатичный.

Вовка заканчивал съемки у Куликова, первые серии были уже смонтированы, Куликов сделал две версии фильма – для кино и для телевидения. Я даже видела анонсы, с Вовкиной фотографией в военной форме, которая ему очень шла. Немного неправильное, но такое хорошее лицо, неожиданно мужественное. Но что это меняет?

Вовка рассказал, что купил машину, правда, еще не научился толком ее водить. Сгоряча пообещал мне тоже купить машину, но я ему велела больше даже не заикаться об этом. Если я вернусь к нему, то вернусь, и машина тут ни при чем. В Дом актера он не пришел, я его попросила. Не знаю почему. Что-то мне подсказывало, а оказывается, вот оно что! Мне подсказывал это Ника, который собирался меня встречать после спектакля! Только вот как он узнал о том, что мы здесь будем играть? Прочитал где-то? С кем-то говорил?

Я знала, что сейчас приеду домой, и там у подъезда будет стоять Вовка. Не важно, впущу я его или нет, он будет стоять. С цветами, несчастный, верный, готовый ждать и ждать. Мне непонятно, за что он меня любит. Ни за что. Не знаю, как можно любить человека, который так тебя предал.

Я посмотрела на Нику. А я? Я по-прежнему его люблю? Я не знаю, как он жил все это время, с кем жил, о чем думал, кого любил. И я не говорю ему категорически: «Уходи», стою и разговариваю с ним. Потому что…

– Ты еще похорошела, – сказал Ника и, едва касаясь, провел по моей щеке.

Ника не умеет быть нежным, Ника не умеет выражать любовь. Он тут же сам смутился, засунул руки в карманы нового щегольского пальто. Достаток ему шел, он был виден во всем. Ника отлично выглядел, был хорошо пострижен, я успела заметить у него даже маникюр на холеных руках. Наш бывший директор был великолепно одет, от него пахло знакомым и дорогим одеколоном. Знакомым – потому что я сама когда-то дарила ему маленький пузырек этого одеколона. Свежий, чуть терпкий, зимний запах.

А сейчас была ранняя весна.

Это была странно длинная, теплая и сухая весна, с брызгающим ослепительными лучами солнцем, ясными холодными вечерами, когда вновь резко наступала зима – на ночь, зима, еще не успевшая окончательно уйти. Март – зимний месяц в Москве.

Я люблю тебя, Ника. Я люблю тебя. Ты рядом, я не могу в это поверить, я знала, что этого не будет никогда. Нет больше никого и ничего – только ты.

Неожиданно наступило оглушительное лето. Ника улетал и прилетал – он работал теперь в Новороссийске, временно, пока у него там налаживалось дело, я все хотела поехать к нему – там же море, Черное море, я так давно не была на море. И никак не могла вырваться. Спектакль Теодора шел то там, то здесь, мы собирались на гастроли, не собрались, но репетировали, репетировали новую пьесу, на гастролях нужно было показывать хотя бы три спектакля.

Когда наконец вырвалась, Ника попросил не приезжать, все равно скоро осень, море уже грязное, народу много, в воде кишечные палочки, сам он злой и усталый. Я ведь так ни разу к нему и не приехала! Он мотался ко мне, замотался, а я – не приехала. А я так хотела на море, пройтись с ним по берегу, поплавать, глядя на садящееся солнце и загадывая желание. Но впереди – целая жизнь, и мы еще поплаваем в чистом море и полежим на горячих камнях, потом, когда-нибудь.

Осенью Ника окончательно вернулся, и жизнь снова засверкала.

Сентябрь – солнечный и теплый, октябрь – морозный по утрам, когда Ника убегает на работу в легком еще пальто и тонких ботинках, ветреный по вечерам, когда не удается вместе погулять. Слишком рано темнеет. Ноябрь – мокрый, холодный, с лепящим снегом. По утрам Никину машину не отчистить. Разве бывает так много снега в ноябре? Разве бывает такая любовь, как у меня? Я не привыкаю к ней, она становится только сильнее день ото дня. Чем больше я привыкаю, тем больше люблю.