Я люблю тебя, Ника.

Зима, с ее короткими днями и быстро тающим снегом. Только был снег – и уже грязь, лужи, ноги мокрые, Ника приехать не может, Ника застрял на работе, Ника застрял в пробке, Ника вообще где-то застрял. Я не живу, я жду Нику. Пока его нет, жизни нет.

Я работаю, хожу на репетиции, я снимаюсь в небольшой роли у хорошего режиссера, я снимаюсь в глупом сериале у плохого режиссера, но у меня нет денег, я подрабатываю – никуда не денешься, денег не хватает. Я покупаю красивые платья, хорошую обувь, в Москве – полгода зима, у меня старое зимнее пальто, мне стыдно в нем приезжать на киностудию, я должна купить нормальное пальто, я работаю, работаю, я ведь не буду брать деньги у папы, у него их у самого нет, джаз – непопулярный жанр в нашей стране, не наша это музыка, тем более не буду брать деньги у Ники. Он не предлагает, но даже если бы предложил, никогда бы не взяла. Почему? Не знаю. По той же причине, почему не заведу кошку и собаку вместо ребенка. Я хочу жить вместе с Никой, всегда, всю жизнь, делить с ним все – радости и беды, а не принимать от него деньги на стильную одежду и удобные мелочи.

Я ношусь, ношусь, не замечаю, как летят недели. Но я не живу, если рядом нет Ники. Я работаю, играю, подрабатываю, если совсем нет денег – беру переводы, перевожу инструкции к телефонам. Я езжу на пробы, иногда снимаюсь, озвучиваю рекламу, мой новый тембр голоса, который выпестовали мои педагоги – «ниже, говори грудью» – неожиданно имеет успех. Я прочитала текст рекламы про духи этим голосом и тут же получила предложение еще на две. Денег – как за три месяца в театре. Я купила два красивых платья. Одно – на выход, с Никой, куда-нибудь, куда угодно. Другое – ходить дома, учить слова новой роли, ждать Нику.

Я жду, жду и буду ждать, сколько нужно. Я не живу, я жду его. Ника усталый, Ника злой, Ника голодный, Ника измотанный, Ника несчастный, Ника измаялся, Ника потерял смысл, Ника ищет Бога, Ника не знает, где его место, Ника хочет большего, Нике холодно, Ника не уверен, Ника уехал молиться, Ника скучает о сыне, Ника устал от меня, Ника устал от себя, Ника хочет веселья, Ника хочет тишины…

Новый год… Странное время… В каждом окошке – люди, которым хорошо вместе. Где-то в таком окошке – мой папа, не знаю с кем, может быть, один, играет на рояле блюзы и думает о другой жизни, которой у него уже не будет. А в другом окошке – моя мама, которая вовсе не хочет, чтобы я разделила ее одиночество. Потому что она желает мне счастья и хочет, чтобы я не была одинокой в новогоднюю ночь. Я и не одинока. У меня – моя любовь, наполняющая мою жизнь. Иногда мне тяжело и даже невыносимо от этой любви. Но без нее жизни просто нет.

В новогоднюю ночь даже снег падает как-то по-другому. Я стояла и смотрела, как летят легкие искрящиеся снежинки на замерзшую реку. Я не одна. Я вовсе не одна. Пусть Ника не со мной сейчас. Я знаю – просто так нужно. Иногда нужно просто ждать, ни о чем не спрашивая. Не надо биться, суетиться, не надо думать – а чтобы было, если бы…

Я все равно люблю тебя.

Какой тоскливый хлюпающий февраль. Какое низкое небо. Почему так назойливо и хрипло каркают вороны, откуда они взялись? Никогда в моем дворе не было столько ворон… Я не могу спать по утрам. Я хочу выспаться, у меня вечером спектакль, мне надо быть свежей, помнить много слов, а я просыпаюсь в шесть утра от хриплого, гадкого крика воронья, в полной темноте, и лежу, слушаю и смотрю на темное беспроглядное небо.

Но проходит всё, даже московская зима, проедающая и сапоги до дыр, и душу – своей мучительной бесконечностью и мрачностью. Проходит, и тогда наступает звенящий март, манящий теплыми деньками, и за ним – солнечный морозный апрель.

– Кто весел, тот смеется, Тюня. Попробуй в обратную сторону.

Очень несправедливо, что весна – короткая, что май – такой дождливый и сумрачный.

– Я попробовала, Ника…

И длинный ветреный июнь. Надо ходить на репетиции. Теодор репетирует американскую пьесу. Моя героиня отчаивается, что ее молодой возлюбленный не слишком горячо ее любит. Я повторяю чужие неталантливые слова, пытаясь наполнить их своим смыслом. Теодор каждый раз меняет «маску» роли. Он экспериментирует. Сегодня у меня грустная маска, завтра – веселая, вчера была – пьяная. Мне скучно, я не могу так играть. Разве для этого человек-солнце учил меня столько лет? Разве этому нас учила трепетная Осовицкая? Надо уходить от Теодора, как можно скорее, пока я не привыкла к этим его «маскам». Я ведь уже год как собираюсь уходить от Теодора. Он ко мне уже не так навязчиво пристает, но в работе смысла мало.

А вокруг неожиданно появилось столько детских колясок. В моем доме – три малыша. Еще осенью их не было. Как-то так получилось. У других получилось – у меня нет.

– Красивое пальтишко, Тюня. Ты похожа в нем на голодного комиссара.

– Из какой пьесы?

– Из кошмарного сна про мою жизнь. Лето! Почему ты в пальто?

– Холодно. И пальто летнее.

– Я устал сегодня, Тюня, прости.

И наконец, бесконечный мучительный отпуск.

– Я должен быть с ребенком в его каникулы, разве трудно это понять, Тюня? Ребенок меня и так не видит! Мальчик растет! Ему нужен отец! Кто его будет воспитывать? Не понимаешь?

Я должна все понимать. Я должна все прощать. Я должна, должна…

Я вышла из подъезда и оторопела. Я знаю эту машину. Я ее точно знаю. И знаю человека, который сидит за рулем. Но этого не может быть.

– Катя! – Человек помахал мне рукой. Я понимаю, зачем на нем темные очки в такой пасмурный день. Чтобы его не узнали люди и не стали с ним здороваться. А потом обсуждать: «А представляете себе, к Катьке-то нашей кто приезжал вчера!..» – «Да ладно!» – «Да не ладно, точно вам говорю, он, точно он!»

Я подошла к машине. И прошла мимо. Зачем? Что я ему скажу? Зачем он приехал? Зачем они все приезжают ко мне или очень хотят приехать? Хотят, хотят… Теодор, Вовка, художник из театра, мой одноклассник, вдруг вспомнивший, что любил меня в седьмом классе, сосед с папиной дачи, сын этого соседа… Как я устала от этих взглядов – одинаковых, как мне тошно от них… Почему им кажется, что они могут взять и пригласить меня к себе или попросту приехать? У меня такой вид? У меня такой возраст? У меня такой взгляд? Почему?

– Катя, ты куда? – Волобуев крикнул мне вслед, рискуя быть узнанным. Такой характерный голос, такие родные интонации. Мне – родные, всем остальным – просто хорошо известные по его звездным ролям.

– Алексей Иванович, здравствуйте… Я… Мне… Я должна идти…

Я должна идти, я должна идти туда, где меня ждет мое счастье. Я так давно к нему иду. Я не буду задерживаться, я больше не буду разбрасываться, я больше не буду никого жалеть, даже Вовку. Вовка как-нибудь справится, ведь я же справляюсь, я справляюсь, хотя мне все больнее и больнее, все труднее справляться. Что-то изменилось во мне. Или надломилось.

… Я оставила Нике письмо на проходной его фирмы. Потому что мне казалось – если я не скажу ему хотя бы часть того, что уже месяцами копилось у меня в душе, меня просто разорвет напополам.