– Ты совершенно неправ, Хэл, – настаиваю я. – Ты ошибаешься на мой счет.

Он трясет головой, глядя на меня высокомерным, самоуверенным взглядом:

– Я отрезанный ломоть. Если бы у тебя осталось хоть чуть-чуть наблюдательности, ты и сама бы это поняла.

– А если бы у тебя было хоть чуть-чуть… Постой, что это за бред о главной движущей силе?

– Это ты. Вашти – лишь малозначительный инструмент для установки компьютерного червя с подсознательной информацией. Надо бы уточнить, но я думаю, что в аду есть отдельный круг для тех, кто промывает мозги детям.

– Поделись, откуда у тебя такая информация.

– Один из журналов Вашти. Деус нашел.

– И тебе этого достаточно?

– Конечно. Деус теперь – мои глаза. Он следит за вами, за тем, что вы творите, шутники, а у меня есть дела поважнее. Например, забыть все это.

– Все это… – дрожа от негодования, говорю я. – Ты создал себе клона-сына только для этого? Ты хочешь уничтожить свое детство? Сделать вид, что ничего и не было?

– Я не обязан перед тобой отчитываться, – бросает он.

Я резко кидаюсь к нему, он не двигается с места, и теперь нас разделяют лишь несколько дюймов.

– Vai peidar para ver se saem bolinhas[9], – говорю я. – Я никогда не закладывала команды для подсознания. В ГВР распоряжается не Вашти – там распоряжаюсь я.

– А как же ее журнал?

– А что журнал? Ты думаешь, я исполняю все ее желания? – Мне уже хочется ударить его. – Я ей сказала, что сделаю, как она хочет, только чтобы она отвязалась. Это одна видимость. Вот тебе и запись в журнале. Иногда проще соврать, чем спорить с ней. Ведь ты знаешь, как она может достать, если ей что-то приспичит.

Он заявляет, что не верит мне. Не сомневаясь ни минуты, я предлагаю ему проверить мои слова. Он сверлит меня глазами, ищет на моем лице отражение моей отвратительной натуры, а он почему-то считает, что я именно такая. Естественно, никакого подтверждения своим подозрениям он не находит. Через минуту, показавшуюся мне вечностью, я вижу тревогу у него на лице, затем праведное возмущение и, наконец, просто сожаление.

– Если это правда, – говорит он, – я неверно судил о тебе.

– Возможно, – соглашаюсь я, отвешивая ему пощечину.

Он прикладывает ладонь к щеке и непонимающе смотрит на меня. На губах у него светится улыбка, а в следующий миг он уже хохочет. Если бы сейчас я не была так зла и обижена, я бы хохотала вместе с ним. Но я не могу остановиться, я снова пытаюсь ударить его, он хватает меня за запястье, мы боремся, и у меня мелькает мысль, что любовь и ненависть – очень родственные чувства и что в процессе борьбы очень легко перейти к поцелую. Вместо этого он отталкивает меня и принимает защитную стойку.

– Я неверно судил о тебе, – говорит он. – Без всякого, возможно, на то основания.

Приятно слышать такие слова, но я чувствую себя полной идиоткой, я теряю контроль над собой, в любой момент я могу расплакаться. Я опускаю руки и смотрю в пол. Может, если я как следует сконцентрируюсь, я смогу сквозь него провалиться. Что-то в выражении моего лица беспокоит Хэла, он пытается поймать мой взгляд, но я настолько огорчена, что не поднимаю глаз, тогда он говорит:

– Прости меня, Пан. Я очень сожалею. Со мной невозможно общаться, а ты столько лет пыталась. Ты во многом права. Да, я пытался убить прошлое. Когда я вижу тебя, оно возвращается, и я не знаю, что с ним делать.

Когда я слышу это, начинаю плакать, он подходит ко мне, кладет руки на плечи и обнимает, пока я не успокаиваюсь.

– И ты прости меня, – говорю я, когда мы садимся на диванчик. – Как твое лицо?

– Держится на одной ниточке, – невозмутимо отвечает он.

Тогда я рассказываю ему, что он не единственный, кто меня огорчает. На детей Исаака напала злокачественная болезнь. Если ее не остановить, они все погибнут.

– Черная напасть, – вздыхает он, но это не она. В течение многих лет эта угроза нависала над нами, словно грозовая туча: мутировавшая Черная напасть возвращается, чтобы закончить свое черное дело. Мы об этом говорили, строили планы, и мы ее боялись. Впервые это случилось с Гессой, к счастью, в тот раз нам удалось защитить остальных. Но теперь это настоящий штамм-мутант. Но не Черной напасти, АРЧН (Аналептический Ретровирус Черной напасти). Нас подвела лучшая защита от чумы, она развилась в смертельную для человека форму.

– Опиши подробно, – просит он, я выполняю его просьбу, он встревожился куда больше, чем я ожидала, когда я упомянула, что она переносится по воздуху и течет по моим венам.

– Можешь успокоиться, – говорю я.

О чем он беспокоится? Обо мне, о себе или о своем сыне? Если обо всех троих, то в какой степени?

– Я всего лишь носитель. Этот штамм не может повредить ни мне, ни тебе, ни твоему сыну, ни преемникам. Он охотится за слабостями организма. Человеческими слабостями, – добавляю я, но, уже сказав, понимаю, что смысл сказанного выходит далеко за пределы иммунологии, которую я и имела в виду.

– Ты уверена, что он не угрожает нам?

– Ты и сам знаешь. Я не приехала бы сюда, если бы сомневалась. А если бы приехала, то в биокостюме. Во всяком случае, Вашти считает, что симптомы появляются только у людей, а уж в чем она прекрасно разбирается, так это в патологии.

Хэл неохотно кивает, отдавая должное ненавистной Вашти.

– Не повезло Исааку, – замечает он с каким-то неприятным надрывом. – И тебе тоже, – добавляет он, учитывая мое настроение, – ты ведь очень привязана к этим детям.

– Да, привязана, – соглашаюсь я.

– Да, дети, – говорит он. – Дети меняют человека.

Некоторое время он молча смотрит в пространство, размышляет, потом гладит меня по коленке.

– Я хочу ответить на твой вопрос, – говорит он, – только давай сначала выпьем чего-нибудь.

– Какой вопрос?

Он поднимает меня с диванчика и ухмыляется.

– Ты очень хочешь это знать. Почему у меня сын.

Раньше Пандора предпочитала ром, виски, но на этот раз она захотела ирландский кофе, и я не мог ей отказать. Теперь, когда она немного выпила, а слезы на щеках высохли, она ждет моих откровений. К концу моего рассказа она все поняла. Моя история полилась непрерывным потоком, иногда она понимала меня с полуслова, иногда приходилось объяснять подробно. Вот что я ей рассказал.

С одной стороны, у меня была потрясающая жизнь. Я чувствовал себя несчастным, но я знал, что все вокруг меня настоящее и я могу распоряжаться собой. Никто не мог больше меня обманывать, потому что рядом со мной просто никого не было. Уж я постарался на этот счет. На всей земле осталось только пять человек, и я всех их оттолкнул от себя.