– Почти, но Европа очень далеко, и броситься туда, в этот бардак, к тому же совсем одному – не боишься, что это окажется для тебя чересчур?

– Конечно, не исключено. Но, папа, ты же не сделал ничего плохого – все сделал я один. А когда я решался, я уже знал, что на этот раз мне не удастся скрыться. Если бы мы поехали вместе, я как будто прятался бы за твою спину.

Его глаза горели решимостью, глаза человека, возлюбившего свободу. Его потребность твердо стоять на своих ногах тронула меня, лишила дара речи. Я начал думать, уж не слишком ли я опекал его все эти годы. Возможно, когда я присматривал за ним, на самом деле я сдерживал его развитие.

– Ты не должен сражаться за меня, – настаивал он. – В конце концов, мне пора самому заботиться о себе.

– Ты прав, – ответил я. – Раз ты хочешь ехать, поезжай. Я останусь здесь и прикрою тебя в случае необходимости. Только позови, и я приеду.

Он ухмыльнулся.

– Можешь не говорить, я и так знаю.

Я обнял его, а он обнял меня в ответ, я сказал ему, что горжусь им, и мои глаза затуманились.

– Только ничего не сожги, – сказал я, отпуская его.

Он рассмеялся, глядя мне в глаза, он принял мои слова за шутку, хотя в действительности я сказал это серьезно.

– Я не шучу.

– У тебя же есть огнетушитель, папа, забыл?

– И во всем слушайся Пандору.

– Ладно.

– Хорошо. Кто тебя любит?

– Ты, папа.

Дождь на улице прекратился, и, выйдя на улицу, мы вдохнули свежий холодный воздух. Я помог Пандоре заправить коптер, пока Деус запихивал свой рюкзак и чемодан в грузовой отсек.

– Я буду сдерживать Вашти, – заверила она меня. – Она и на меня злится из-за ГВР, так что из меня получится прекрасный буфер.

– Хорошо, потому что если она на него набросится… – начал я.

– Ты убьешь меня, – закончила она. – Понятно.

– Спасибо, Пан.

Я обнял ее.

– Сегодняшний день что-то изменил? – прошептала она.

– Я не знаю, – ответил я. – Возможно, чуть-чуть.

– Но мне не стоит строить иллюзий?

– Не исключено, что теперь мне приятнее будет видеть тебя здесь. Вот и все.

– И это только начало.

– И конец тоже, потому что я по-прежнему не доверяю тем двум крикливым ослицам, с которыми ты работаешь, а из-за этого мне чертовски трудно доверять тебе, пока ты за них держишься. Пошли их и их работу подальше. Я не собираюсь отвечать за их детей или за какую-нибудь всемирную общину, если им удастся ее создать. Я в этом участвовать не буду.

– Ты мог бы принести большую пользу, – возразила она. – У тебя куда больше влияния, чем ты думаешь. И что бы они о тебе ни думали, уверена, они тебя послушают. А если это не признак уважения, уж не знаю, что это может быть.

– Они уважают меня? И ты уверена, что они пользуются взаимностью?

Она вздохнула, она была уже готова сдаться.

– У меня есть для тебя кое-что. Не знаю, понравится ли, но когда я это делала, думала о тебе, – сказала она, протягивая мне крошечный диск без маркировки.

– Что это?

– Зависит от того, что ты с ним делаешь. Посмотри и узнаешь.

Я убрал подарок и попрощался. Трап поднялся. Загудели моторы. Я смотрел, как они улетают.

«Может быть, Деус и самостоятельная личность, – подумал я. – Но я словно лишился части себя самого».

Оказавшись внутри, я схватил ружье с транквилизатором и уселся рядом с дверью в конференц-зал. Часы показывали почти полночь. Я немного посидел, дожидаясь боя часов, от нечего делать я вертел в кармане диск и размышлял о том, что произошло сегодня. Я услышал, как ко мне приближается что-то, порыкивая и урча, и понял, что полночь уже наступила.

– Ладно, мне надоело слушать твои стенания, – заявил я тигру. – Давай я сниму швы и выпущу тебя на волю.

Думай о нем как о человеке-прощании. Как еще назовешь его? Он прибегает к тебе, еще ребенку, говорит о вещах, которых ты не понимаешь. Позднее, когда ты уже начинаешь овладевать языком, ты пытаешься вспомнить, что же он тогда говорил, но это невозможно. Только самая последняя часть встречи. Когда он делает тебе, лежащему в коляске, козу. А ты смотришь на него. Безымянный палец, средний, указательный; один, два, три; начало, середина и конец.

– Прощай, – говорит он. – Прощай.

И уходит снова на целый год. Приходил ли он к тебе в больницу? Где-то в глубинах памяти сохранился образ мужчины, который держал тебя на руках многие часы после твоего рождения. Но точно ли это было? И было ли хоть что-нибудь? Вчера тебе приснилось, что ты борешься с трицератопсами и засовываешь обоих головами в смолу. А в предыдущую ночь ты был предводителем пиратов, гонял людей по доске и считал их дублоны. И оба сна были очень реальными.

В следующий раз он появляется, когда ангелы смеются, когда сотрясаются стены, когда рушатся барьеры, когда ты строишь город из книг, кубиков разного размера и крошечных пластмассовых гоночных машинок. Вы с ним в доме одни, потому что нянька исчезла. Он вошел через парадную дверь и нашел тебя в гостиной за игрой. Но ты не испугался. Не испугался, потому что он похож на твою семью. Не испугался, а надо бы.

Потому что сейчас все переменится.

Тогда еще он тебе этого не сказал. Он пришел просто на тебя посмотреть. Послушать тебя. Убедиться, что у тебя все в порядке.

– Кто ты? – спросил ты его.

Лучше было бы молчать, но теперь уже поздно.

Он говорит тебе свое имя и садится рядом. Как-то раз мама говорила про незнакомцев. И тебе страшно. Где же няня?

– Она скоро вернется, – говорит он, угадав твой вопрос.

Он умеет читать по лицу. Понимает язык тела. Читает мысли. Он берет книжку про волшебников, но останавливается в нерешительности.

– Можно?

Я пожимаю плечами. Почему нет?

Он строит чудный мостик из «Волшебников и их девяносто девяти ящериц», соединяя твою главную улицу с торговым центром. Хорошая мысль. Теперь будет меньше пробок на дорогах. Все шоферы в пластмассовых машинках страшно рады. И тогда время останавливается, вы вместе строите город, а Человек-прощание угадывает все твои желания и никогда не обижается, если ты передумываешь и хочешь что-то переделать.

Похоже, ты ему нравишься.

Прощай и прощай, год за годом, пока он, наконец, не выпустил тебя из клетки. А если говорить о серьезных изменениях в жизни, что может быть разрушительнее правды?