Но этот удивительный человек в самом деле нашел понимание среди королей и правителей мира. Король Конрад перешел весной 1238 года со своими немцами, точнее сказать со швабами, Альпы и прибыл в Верону. Прислали рыцарей короли Франции, Англии, Венгрии и Кастилии. Император Никеи, Иоанн Вататцес, прислал в Италию своих греков, а султан Малик эль-Камиль — арабов. Хотя все привыкли к сарацинскому войску Фридриха из Лючеры, появление мусульманских воинов арабского монарха вызвало всеобщее удивление. К тому же подошли подразделения из Флоренции и Тосканы, солдаты верной императору части из Ломбардии, Романьи и даже из Рима. Кроме того, прибыли войска Эццелино ди Романо из марки Тревизо.

Мощное, разношерстное войско, выглядевшее немного опереточно, устроило осаду маленького города на скале — Брешии.

Победу, завоеванную войском Штауфена при Кортенуова, обеспечивали в основном германские рыцари. Однако во время осады их участие стало почти бесполезным. Правда, император привез с собой осадные машины, но неудачи преследовали его с самого начала.

Король Кастилии в виде особого подарка прислал императору испанско-арабского инженера, считавшегося гением самоходных башен, катапульт и таранов. Его искусство было настолько велико, что перед ним не могла устоять ни одна стена. Настолько ценным и важным считался сей человек, что Эццелино ди Романо вез его к императору посаженным на цепи в клетке.

Несмотря на все принятые предосторожности, важный инженер по имени Каламандрин попал в руки горожан Брешии. Они сумели привязать его к себе крепче, чем клеткой и цепями, дав в жены горожанку и подарив ему дом и двор. И вскоре точно прицеленные снаряды Каламандрина уничтожали осадные машины императора. Император вспомнил действия, вернее сказать, преступления своего деда Фридриха Барбароссы при Креме на рубеже 1159 и 1160 годов и по его опыту погнал пленных на башни, в надежде что брешианцы не будут обстреливать эти стены. Бесчеловечность не принесла победы деду, не помогла она и внуку. Не приобрели ли Штауфены из-за величия и высоты своих целей чрезмерную жестокость?

В течение недель шли беспощадные жестокие бои. Но Брешия устояла.

Император послал в город парламентера — Орландо ди Росси, родственника будущего папы Иннокентия IV, но тот предал его. Он вдохновил защитников города на дальнейшее сопротивление, рассказав им об эпидемиях в лагере императора, а также о недовольстве и раздорах, зреющих в многонациональном войске.

Император предпринял повторный штурм города. Снова потерпев неудачу, он снял осаду, продолжавшуюся два месяца. Объединенное войско императора и королей Европы оказалось бессильным перед стенами маленькой итальянской крепости. После блестящей победы при Кортенуова последовало печальное поражение в Брешии. Но ломбардцы извлекли из этого события твердый урок: им лучше избегать открытых полевых сражений — войну следовало вести под укрытием относительно надежных городских стен.

Весь мир, а вместе с ним и папа, стал свидетелем поражения императора и неустойчивости его власти. Достойны удивления мужество семидесятилетнего папы, начавшего собирать силы для противоборства. В первую очередь он объединил морские державы — Венецию и Геную — против императора. Затем послал кардинала Монтелонго, злейшего врага Фридриха, в Ломбардию. Этот прелат, одинаково опытный дипломат и военачальник, сумел разрешить все еще существующее соперничество между городами и сконцентрировать их на единой цели — борьбе против императора. Из бунтовщиков против императора он сделал защитников и поборников церкви.

После неудачи при Брешии Фридрих уже не помышлял о новом военном походе. Он был готов к переговорам. В Кремоне папский легат подвергнул его допросу. В четырнадцати пунктах папа выставил свои претензии Фридриху. Речь шла о посягательствах императора и его чиновников на сицилийскую церковь и о нарушениях условий мирного договора Сан-Германо.

Тем самым папа наметил стратегический план нового отлучения Фридриха от церкви. Лишь вскользь папа коснулся проблемы Ломбардии, сделав императору упрек, что из-за войны в Ломбардии дела Святой земли отложены и даже ухудшились. С виду обе стороны еще стремились к примирению. Но в папе с момента римской провокации императора произошел внутренний перелом.

Тем более удивительным кажется следующий поступок императора. После посвящения в рыцари своего двадцатилетнего сына Энцио (по словам императора, «по росту и облику — Наша копия»), он объявил о его помолвке с Аделазией, наследницей двух сардинских провинций. Провокация состояла в том, что Сардиния являлась леном папы, как признавал и сам Фридрих. Энцио гордо именовался королем Торре и Галуры, а позднее просто королем Сардинии.

Тому, кто хотел жить в мире с папой, не стоило затевать спор о Сардинии. Правда, императорские послы еще направлялись в Рим, где уже сложилась проимператорская партия, но, даже такие высокопоставленные послы, как архиепископ Берард Палермский и главный судья Таддеус Суесский, получали от папы лишь неопределенные обещания.

В то время как в первые месяцы 1239 года императорский двор пребывал в монастыре Святой Жюстины вблизи от Падуи, а императрица со своим двором находилась неподалеку, в долине Брента в Новенте, пока император охотился с соколами и травил с леопардами крупную живность, над идиллическим весенним ландшафтом собирались грозовые тучи.

Намереваясь выступить против папы, Фридрих II написал письмо кардиналам курии с целью посеять между ними раздор, к тому же в курии были влиятельные кардиналы, охотно придерживавшиеся проимператорского курса. Кроме того, все папы тоже пытались вбить клин между императором и имперскими князьями.

В этой ситуации, однако, письмо императора можно рассматривать как глобальную и непростительную провокацию. Рассмотрим же послание императора кардиналам, содержащее следующие утверждения:

«…Ведь во всем, что обладатель престола Петра решил или о чем решил возвестить, стоит Ваше (кардиналов) равное участие… И кто же не будет удивляться… когда, усиленный собранием столь многих досточтимых отцов, обладатель престола всей церкви, — если бы только он был справедливым судией! — хочет выступить (ни с кем), не советуясь и горя от личной досады, против римского князя, опоры церкви, занятого распространением Евангелия, налагает на него отлучение и намеревается вынуть духовный меч в пользу ломбардских бунтовщиков».

Таким образом, император ставит коллегию кардиналов в один ряд с папой, считая их равными ему и способными принимать решения. Теперь император переходит к массивным угрозам:

«Из-за этого Мы и печалимся, и тому есть причина, поскольку апостольский отец намерен обидеть Нас так сильно; когда жестокая несправедливость касается решительного человека, возмутительность дела не позволяет, даже если бы Мы и хотели снести с терпением столь жестокий поступок, не прибегнуть к мести, которую цезари имели обыкновение исполнять…

Поэтому Мы просим Ваше досточтимое сообщество, не могли бы Вы привести образ мыслей высочайшего из священников… в хорошо продуманное соответствие… Ведь Мы печемся о Вашем благополучии и о Вашей чести и не можем равнодушно наблюдать преследования со стороны злодеев. Даже если Мы не в силах противостоять вашему главе, Нам было бы разрешено законом от несправедливости, которую Мы не можем предотвратить, защититься несправедливыми (действиями)».