руководство, и когда наступили тяжелые времена, теория о том, что правительство несет ответственность перед народом, была включена в государственную политику. Франклина обвиняли в том, что он дает трудящимся слишком много власти, но его усилия были направлены лишь на то, чтобы уравнять власть труда и капитала. Как знаток истории, он знал, какой огромной и беспрепятственной была власть капитала при некоторых предыдущих правительствах.

Его особый личный интерес был связан с охраной почв и лесным хозяйством. Но интерес к развитию водного хозяйства, проблеме индейцев, транспорту, образованию и, наконец, к помощи и общему благосостоянию тоже простимулировал опыт управления штатом. Все эти цели и то, как он их понимал, расширились за время его президентства. И поскольку Франклин много путешествовал еще до того, как стал президентом, он знал, как различаются проблемы в разных регионах страны. Все это отлично подготовило его к последующим годам работы.

Вернувшись к общественным делам, Франклин вновь вспомнил о политических интересах и амбициях. Заняв активную роль в политике, он нашел удовлетворение в чисто политической стороне борьбы, в гонке за новым постом. Трудно отделить его амбиции и удовольствие от политической науки как таковой и желания добиться реальных улучшений для людей, сначала на уровне штата, затем нации и, наконец, всего мира. Цели росли, пока обстоятельства развивали потребности, а со временем расширялись горизонты, и мы как нация оказались в положении, когда от нас зависел мир.

В Олбани Франклин приобрел опыт работы с законодательными группами, в которых его политическая партия была в меньшинстве. Позже, в Вашингтоне, я часто жалела, что там он не мог проводить такую же воспитательную работу с представителями Демократической партии, как в Олбани. Время от времени проходили встречи, на которых обсуждались и объяснялись все законы, которые поддерживала администрация, и разрабатывалась целая кампания. Мой муж всегда говорил, что группа в Конгрессе слишком велика и он не видит возможностей для проведения такого же собрания.

Годы, проведенные в Олбани, отбрасывали на них свою тень. Фрэнсис Перкинс работала в министерстве труда штата Нью-Йорк, Гарри Гопкинс занимался вопросами помощи и социального обеспечения, доктор Томас Парран заведовал общественным здравоохранением, а Генри Моргенто-младший – охраной природы. Многие эксперименты, которые впоследствии включили в национальную программу, были опробованы на уровне штата. Частью политической философии Франклина было то, что огромная выгода, которую можно извлечь из сорока восьми штатов, заключается в возможности экспериментировать в небольших масштабах, чтобы увидеть, как работает программа, прежде чем испытать ее на национальном уровне.

В годы губернаторства я жила полной жизнью. Преподавание стало той работой, от которой я не хотела отказываться. Это привело к тому, что я планировала проводить несколько дней в неделю в Нью-Йорке, за исключением школьных каникул.

Мой муж любил бывать на воде и обнаружил, что в штате Нью-Йорк есть небольшая яхта, которую государственные чиновники используют для поездок по каналам во время проверок. Он решил использовать ее летом с той же целью. Днем мы покидали лодку и посещали государственные учреждения. Для меня это стало ценным опытом. Время от времени я посещала тюрьмы штата, психиатрические лечебницы и больницы для детей-инвалидов, но без намерения разобраться в том, как на самом деле управляют тем или иным учреждением, или оценить его хорошие и плохие стороны.

Во время нашего визита глава учреждения обычно садился в машину вместе с моим мужем и ездил по территории, указывая, какие новые здания нужны и где их надо строить. Франклин лично изучал внешний вид учреждения, что ему помогло во время встречи с Комитетом по ассигнованиям на нужды аппарата законодательной власти.

Ходить ему было так трудно, что он не мог войти внутрь учреждения и получить реальное представление о том, как оно работает с точки зрения переполненности, количества персонала, качества питания и медицинского обслуживания. Меня попросили взять на себя эту часть осмотра, и поначалу мои отчеты мужа не устраивали. Я рассказывала ему, что было в меню на день, а он спрашивал: «Ты проследила, действительно ли пациенты получают перечисленную еду?» Так я начала заглядывать в кастрюли на плите и выяснять, соответствует ли их содержимое меню. Я научилась обращать внимание, не слишком ли близко друг к другу стоят кровати, не складываются ли они и не убирают ли их днем в шкаф или за дверь, ведь это указывало бы на то, что по ночам пациентов размещают в коридорах! Я научилась следить за тем, как больные относятся к персоналу, и к концу нашего многолетнего пребывания в Олбани стала довольно опытным репортером, специализирующимся на государственных учреждениях.

Летом 1929 года мы совершили инспекционную поездку по каналу, которая в конце концов привела нас к той точке, от которой Франклин спустился вниз по реке Святого Лаврентия, чтобы обсудить одноименный морской путь с канадскими и американскими официальными лицами.

Тем летом мы с двумя младшими сыновьями отправились в Европу. Мой муж хотел, чтобы я показала им линии фронта, на которых в Первую мировую войну сражались наши граждане, могилу Квентина Рузвельта и некоторые кладбища. В маленьких английских деревушках я уже показывала им памятники людям, погибшим в той войне. Кладбища с их бесконечными рядами крестов производили свое впечатление на мальчиков, но, конечно, они не могли понять значения новых зданий в старых французских деревнях и городах. Для молодых американцев новые здания не были чем-то странным, и, хотя меня впечатлило то, как умело природа прикрыла свои шрамы в лесах и на полях, я обратила внимание мальчиков на побелевшие пни и тот факт, что деревья росли молодые, показывая, что всего несколько лет назад были скошены целые леса. В полях я указывала на рвы, вырытые солдатами для защиты, и странные ямы от разрыва снарядов, которые теперь покрылись травой.

Старший сын однажды сказал мне: «Это забавная страна. С полей выходят только мальчишки нашего возраста и старики. Кажется, здесь нет ни одного мужчины возраста нашего папы». Это было всего лишь еще одним доказательством того, что с 1914 по 1918 год война отняла у Франции много молодых людей.

То же чувство утраты целого поколения я ярко испытала на первом учредительном собрании Организации Объединенных Наций в Лондоне в 1946 году. Там я увидела только пожилых европейцев, которые когда-то уже предприняли попытку сохранить мир во всем мире с Лигой Наций и теперь сомневались в успехе очередных усилий международного сообщества. Потеря поколения остро ощущается 20–35 лет спустя, когда многих людей, которые могли бы стать лидерами, уже не остается в живых.

Приехав в Олбани, я сразу вернулась к привычной напряженной рутине матери, жены губернатора и учителя и до начала кампании 1930 года почти не делала перерывов.