наблюдали за мной, ожидая, что я вот-вот взвою от боли, рухну наземь, схвачусь за живот и начну задыхаться. Время остановилось. Никто из нас не шелохнулся и не издал ни звука. Мы не дышали и не моргали. Худшие опасения пригвоздили их к месту; я тоже не шевелился, наслаждаясь представлением, которое им устроил.

Внезапно я оживился, словно ко мне вернулась жизнь. Они вздрогнули. Я успокоил их:

– Ну вот, Кубаба, я продемонстрировал тебе действенность моего противоядия. Если ты проглотишь его перед встречей с Нимродом, то с тобой ничего не случится.

Я протянул ей сплетенную из тростника и герметически закрытую коробочку.

– Что это? – спросила царица, принимая ее.

– Угольный порошок. Как только он покроет твой язык, десны, горло и кишки, яд уже не сможет проникнуть в тебя, потому что прежде эта пыль успеет его обезвредить. Добавь ее в мед, перемешай, положи в рот и тщательно, как можно дольше, жуй.

Царица смотрела на простую коробочку, словно это был ларец из лазурита. Обеспокоенный ее восхищением, главный распорядитель заорал:

– Кто нам докажет, что это не потому, что ты и только ты один нечувствителен к этому яду?

– Замолчи, Хуннува! – проворчала Кубаба. – Зависть лишает тебя разума.

Я вмешался:

– Вполне уместный вопрос. Может статься, что мой организм защищает меня от этого яда, а уголь и впрямь не оказывает никакого действия.

– Вот именно! – гневно надсаживался главный распорядитель.

– Вот именно, – повторил я. – Отметем это сомнение. – Я подобрал с полу пузырек. – На дне осталось несколько капель. Попробуй сам, Хуннува, но прежде прими мой порошок.

– Что? – в ужасе воскликнул тот.

Видя испуг своего главного распорядителя, царица Кубаба хихикнула. Побагровев от негодования, он ткнул тощим указательным пальцем в мою сторону:

– Ты жаждешь избавиться от меня! Ты претендуешь на мое место!

Кубаба топнула ногой:

– Тихо! Целитель не хочет изгнать тебя. Впрочем, никто не стал бы делать со мной того, что делаешь ты, мой незаменимый, и тебе это известно. Не так ли, дорогуша?

Он покраснел, на сей раз из скромности, и отвернулся. Кубаба улыбнулась мне, прижмурив сероватые веки.

– Благодарю, дражайший целитель, столь же умненький, сколь и славненький. Я тебя обожаю. Оставь нам яд и противоядие, мы сами разберемся.

– Ты должна принять его на несколько мгновений раньше. Неудобство в том, что от угля зубы, десны и язык у тебя станут черными. Возможно, если ты примешь порошок, разведя его в молоке, и выпьешь через соломинку, тебе удастся не испачкаться.

– Ни в коем случае! Жуткий темный рот приведет хозяина Бавеля в восхищение, он подумает, что я разлагаюсь. В любом случае я решила сунуть под свой трон дохлую крысу. Я буду смердеть по-царски. Я буду вонять так, что он ко мне близко не подойдет. Царица не сумасшедшая[46].

* * *

Нимрод не поскупился на дары, которыми осыпал царицу Кубабу.

Я стоял за ширмой и, благодаря проделанным в полотнищах отверстиям, не пропускал ни одной подробности пышной церемонии. Вокруг меня прятались другие наблюдатели, вооруженные кто мечом, кто копьем, кто луком, кто дубиной; готовые вмешаться, они были настороже. По гнетущей атмосфере, по их давящему молчанию, сосредоточенности их взглядов и напряженности их готовых к броску мышц я ощущал контраст между зрелищем и его реальными причинами: внешне, нагромоздив в зале преходящее изобилие – ковры, драгоценности, благовония, оловянную посуду, нарядные сосуды и ларцы из драгоценных камней, – царский прием демонстрировал свою роскошь, краски, блеск; а подспудно царь стремился убить свою соперницу, чтобы ограбить ее. Золото имело привкус крови.

Три десятка прибывших из Бавеля носильщиков в безупречных туниках, с украшенными кожаными браслетами бицепсами, с подрубленными и умащенными волосами, возлагали дары к подножию возвышения, на котором восседала Кубаба. Оглушительная торжественная музыка придавала блеска этому шествию, ибо во всем расточительного Нимрода сопровождал ансамбль, состоящий из рожков, флейт, гобоев, щипковых и смычковых струнных инструментов, барабанов и кимвалов. Все прославляло мир и красоту, но внимательное наблюдение позволяло различить на бедрах и спинах носильщиков и оркестрантов оружие, что увеличивало количество охраны Нимрода. Эта уловка давала численное преимущество его солдатам по сравнению с охранниками и свитой Кубабы.

Я разглядывал Дерека, сиречь Нимрода, которого не встречал после потопа. Нура была права: он не изменился. Или, скорее, неподвластный годам, он сменил только стиль. Его одеяние придавало ему мужественности: оно увеличивало его рост обувью на толстой подошве, расширяло его грудь посредством панциря, который выпрямлял его покатые плечи, скрывало его тонкие руки и ноги гравированными медными накладками, делавшими их мощнее. Чрезмерный грим выделял его брови, подчеркивал спинку носа и затенял щеки, отчего безвольное лицо Дерека приобретало выражение вызывающей решительности. На подбородке, до самого низа шеи, торчала нелепая, на мой взгляд, борода. Поскольку тело Дерека всегда было лишено волосяного покрова, я сделал вывод, что она накладная, и восхитился ловкостью, с которой он скрывал свое оскопление и не давал никому заметить, что на горле у него отсутствует адамово яблоко[47].

– Так что же, царица, неужели ты не рассмотришь мои подношения? – приветливо предложил Нимрод.

Кубаба скорчилась и жалобно проблеяла:

– Сил нет… этим займутся мои верные слуги.

Подбежали четверо ее любимчиков, сняли ткани, покрывавшие дары, открыли сундуки и коробки, развернули ковры. Они выполняли свою работу с осторожностью, опасаясь затаившихся в складках змей или скорпионов, страшась смазанных ядом гвоздей. Убедившись, что их нет, слуги предъявляли каждый подарок Кубабе, которая восхищенно попискивала.

Нимрод торжествовал, его глаза сверкали. В упоении от вида этих подношений, он ценил свои щедроты больше, чем сама Кубаба. Он самовлюбленно кичился своим великодушием и, выказывая почтение Кубабе, особенно подчеркивал собственное богатство.

Почти по-детски выразив свое восхищение стонами, дрожью и аплодисментами, Кубаба пробормотала:

– Хуннува, как же я избалована дарами!

Не спуская глаз с подарков, главный распорядитель, суровый и недоверчивый, кивнул. Находясь подле них, я ощущал, что вся сцена не сводится только к игре, возбуждению царицы или сосредоточенности главного распорядителя. Их снедал страх. Кубаба изображала дряхлость, но оставалась начеку; она и правда дрожала, а ее расслабленная медлительность позволяла ей наблюдать и парировать предполагаемый удар. Что же до Хуннувы, мне еще не приходилось видеть его столь напряженным; лицо у него так одеревенело, что я опасался, как бы его челюсти не сжались навсегда, а мышцы на лбу не лопнули, подобно чересчур туго натянутым струнам.

В последнее время ситуация ухудшилась. Нам стало известно, что неизвестная эпидемия косит строителей в Бавеле. Неведомая хворь убивала слабых – коих после долгих недель недостаточного питания и чрезмерных трудов оказалось много –