Субботнее утро застало журналистку в благостном безделье. Во всяком случае, в физическом смысле. Валяясь в кровати, она тем не менее продолжала обдумывать дальнейшие планы. Теперь, когда ей было известно имя «большого человека», можно было осторожно выяснить, кто он и насколько страшен, а заодно продумать возможные варианты проведения эфира. Наверное, можно будет развернуть эту историю во всей красе, избежав упоминания важной шишки? Теоретически можно. Хотя это и будет определенным провалом в сюжете. Но по большому счету, в чем виноват этот, как его там? Ах да, Соколов. В том, что был сильно болен и хотел выздороветь? Но этого все хотят. Да, он заплатил за почку. Но вполне возможно, что он понятия не имел, каким путем эта почка ему досталась. Врачи могли его просто обмануть, сказав, что донор продал почку добровольно, хотя и незаконно. Потому как торговать органами, даже собственными, в нашей стране запрещено. И это, наверное, правильно.

Потому как не известно, какими методами это «добровольное» желание было получено, рассуждала, глядя в потолок Женя.

А потому, если принять за аксиому, что покушения на Ольгу Сергеевну и племянника Кольцовых были спланированы не Соколовым, а другими участниками дела, то ему и предъявить особо нечего. Тем более что факт оплаты им проведенной операции установлен не был, а уж спустя столько времени его и вовсе доказать невозможно.

Да, но если не доказать факт оплаты, то в чем тогда можно обвинить Дробышеву? В умышленной пересадке почки не тому пациенту? Хм.

Может, с Труппом посоветоваться? Подобная мысль пришла в голову Жене впервые. Обычно она выдавала шефу готовые сюжеты, построенные по ее собственному понятию и разумению. В постороннем вмешательстве в свою профессиональную деятельность она ранее не нуждалась.

«А вдруг он вообще побоится связываться? Или решит, что материал сырой, или еще как-то все испортит? – тут же заволновалась девушка. – Нет уж. Лучше самой», – решила она, искренне полагая, что раз лучше нее никто материалом не владеет, то правильное решение никто кроме нее принять не сможет.

И потом, как говорил Достоевский, «каждый человек несет ответственность перед всеми людьми за всех людей и за все». А значит, Женя обязана подготовить оба эфира и сделать их максимально правдивыми и достоверными, иначе на нее ляжет ответственность за безнаказанное зло. За лежащую сейчас в реанимации Анну Павловну, за ее погибших сына и мужа, за погибшего Сергея Кольцова и за тех умерших на операционном столе людей, о которых она прочла в папке Константина Петровича. А главное, за тех, с кем беды еще не случилось. А значит, никаких недомолвок и недоговоренностей, все на свет божий, все имена, фамилии и неприглядные делишки! Да будет свет!

На этой решительной мысли Женя вскочила с дивана и, бодрая и энергичная, отправилась в душ.

До самого свидания с Логуновым она вела переговоры с московскими родственниками пациентов, умерших во время операции по пересадке органов. Многие из них, несмотря на давность событий, все еще остро переживали потерю близких и согласились дать интервью для программы, некоторые не хотели ворошить прошлое и отказывались вообще обсуждать эту тему. Потом Женя звонила Труппу и договаривалась о выезде в Москву съемочной группы во главе с собой. Потом она послала Эдику эсэмэску с требованием разыскать патологоанатомов, чьи заключения имелись в папке Константина Петровича. Просто отыскать. Никаких личных контактов. Не хватало еще детектива потерять.

А потом Женя готовилась к свиданию с Логуновым, и уж тут из ее головы вылетели все расследования на свете. Отчего-то у нее дрожали поджилки, она страшно волновалась, никак не могла выбрать платье, то краснела от собственных глупых мыслей, то, наоборот, бледнела и без сил опускалась на диван. Это любовь, гипноз или просто маразм? То и дело задавалась она вопросом, на который не могла ответить, потому что никак не удавалось сосредоточиться. А может, это оттого, что впервые, ну, после Владика, в ее жизни появился Мужчина. И именно с большой буквы. А точнее, все буквы в этом слове были огромные, и от них стучало громко сердце, и дрожали от волнения руки.

Нет, она точно влюбилась! Женя страдальческим взглядом посмотрела на свое отражение в зеркале. Ужасно! Она совершенно не хочет влюбляться, тем более в такого типа, как Логунов. А может, это просто дурь от скуки? Вон сколько вокруг мужиков приличных, Володя, например, или этот Платон занудный. Да, занудный, зато надежный, спокойный и предсказуемый. А именно за таких умные люди замуж и выходят, убеждала сама себя девушка. И потом, ей уже столько лет, что неплохо бы вообще озаботиться вопросом семьи и брака, и о детях тоже можно подумать, залезла уж в какие-то совершенно далекие дебри Женя, до сего момента всерьез о деторождении не размышлявшая.

– А что? – смело взглянув на себя в зеркало, спросила она. – Вот выйду замуж за Скрябина, рожу ребенка, а может, и двоих. Родители наконец-то порадуются, что пристроили дочурку, и я успокоюсь.

Скрябин предложение сделал, конечно, в шутку, но что мне мешает превратить ее в явь? Женя расправила плечи, взъерошила челку и взглянула на себя в зеркало взглядом опытной искусительницы. Нет, лучше не так, передумала она. Девушка пригладила волосы и, потупив глаза, взглянула на себя взглядом, полным ласки и простодушия. Вот. На таких точно женятся, удовлетворенно отметила она. Но вот беда, за зеркальной гладью мерещился ей не хороший, надежный парень Володя Скрябин, а коварный искуситель фармацевт, и ничего тут было не поделать.

В эту минуту душевных мук и сомнений затрезвонил ее мобильник, звонила Лиза. Беседовать ни с кем не хотелось, но учитывая, как неудачно закончился их последний разговор, Женька решила все же ответить.

– Привет, Женя, – строгим, непривычно холодным, каким-то чужим голосом проговорила подруга.

– Привет. – Честно говоря, Женя немного струхнула. Видимо, она сильно обидела ее, если всегда мягкая, миролюбивая Лиза заговорила с ней в таком тоне. – Как дела, как Павлик? – заискивающе-приторно спросила она, не зная, чем еще можно задобрить подругу.

– Нормально, – сухо и коротко ответила Лиза, чем еще больше напугала Женьку. – Скажи, пожалуйста, тебе успех так голову вскружил, что ты перестала уважать людей и совершенно не считаешься с их чувствами?

– Что? – растерянно пролепетала девушка, потом спохватилась и горячо, искренне заговорила: – Лизок, миленькая, прости меня за хамство, я совсем не горжусь и трубку бросать не имела права! Мне так стыдно, честное слово! Ты самая замечательная, самая лучшая, сама верная и надежная подруга, о какой только мечтать можно! А не перезвонила я только потому, что у меня сейчас на работе завал, и мозги набекрень. Но это, конечно, ничуть не оправдывает мое безобразное поведение! – на одном дыхании, чуть не плача от избытка чувств, протараторила она.

– Правда, завал? – подозрительно спросила Лиза.

– Еще какой!

– Поэтому ты с Платоном так грубо поступила?

– Что я сделала? С кем? – переспросила уже совершенно другим тоном Женька, чувствуя, как от глубокого раскаяния перетекает в стадию не менее глубокого возмущения.