– Понимаешь, он совсем на себя не похож. Такой несчастный, потерянный. На сотрудниках срывается, – простодушно делилась своими проблемами Лиза.

– Лиза, ты что, опять за старое? – не веря своим ушам, переспросила журналистка. – Мы же договорились, что ты не будешь приставать ко мне с Платоном! Я с ним познакомилась, и все. Точка!

– Но, Женя, человек ведь страдает, – принялась за старое подруга.

– Да мне-то что? Разве я что-то обещала? Авансы раздавала? Нет. И потом, какие страдания, он меня видел один раз в жизни! И все. Баста! – строго подвела черту Женя. – Тебя я люблю и готова на все, чтобы помочь, но с Платоном больше не приставай. Ясно? Ничего не выйдет. Он размазня и зануда, а я люблю волевых, решительных мужчин, с яркой личностью и харизмой.

– Точно? – жалобно переспросила Лиза.

– Точно!

Разговор с подругой загадочным образом помог Жене собраться с мыслями и чувствами, обрести гармонию и хорошее настроение. Так что, когда Александр Логунов шагнул от машины ей навстречу, протягивая руки, чтобы заключить в приветственные объятия, она была ко всему готова, а на ее лице играла загадочная, манящая улыбка, которая обещала все и ничего.

Всю дорогу от ресторана до ее дома они молчали. Женя кожей чувствовала, как потрескивает воздух в салоне машины. Ей казалось, что открытое шелковое платье прилипло к ее телу, как вторая кожа, но ее это больше не смущало. Логунов смотрел вперед, на дорогу, лишь изредка бросая на нее молчаливый обжигающий взгляд, так, словно между ними уже все было решено, осталось лишь доехать до Женькиного дома, подняться по лестнице, а там…

Девушка прикрыла глаза. Сегодня они ужинали в маленьком ресторанчике с уютными светильниками на столе, тихой живой музыкой, которую наигрывал на рояле респектабельный, похожий на композитора Чайковского старичок с седой бородкой и в черном парадном смокинге. А потом они были в клубе и много танцевали, особенно танго, Логунов специально привел ее на эту вечеринку. Он великолепно двигался, увлекая Женю в чувственный мир, полный скрытой, едва сдерживаемой страсти, которую удачно подогревали экзотические коктейли. А потом, прямо среди танца, когда Женина голова кружилась, а кровь раскаленными, как лава, потоками растекалась по венам, он вдруг поцеловал ее. Долгим, откровенным до неприличия поцелуем, а потом решительно вывел из зала, даже не дав накинуть пашмину, усадил в машину и умчал в темную, освещенную расплывающимися, словно во время дождя, фонарями ночь.

Они остановились возле темной арки Жениного дома, и девушка, не дожидаясь Логунова, вышла из машины, желая хоть немного остудить пылающую кожу, надышаться свежим отрезвляющим воздухом. Зябко сведя плечи, она закуталась в тонкую, мягкую ткань пашмины, стараясь унять легкую нервную дрожь, и едва не вскрикнула от испуга, когда, слегка обернувшись, наткнулась на темный высокий силуэт, появившийся перед ней, словно из ниоткуда.

– Добрый вечер, Женя, это вам, – проговорила тень, и Женя, сфокусировав рассеянный взгляд, с удивлением увидела Платона.

– Платон?! – спросила она, с недоумением глядя на буднично прозаическую фигуру господина Бобылева.

– Да, – ровным, монотонным голосом подтвердил он и протянул ей большой букет алых роз на длинных толстых стебельках. Такой же прозаически неизобретательный, как и сам Платон, хотя и очень дорогой.

– Спасибо, – кивнула девушка, принимая букет и стараясь не уколоться о толстые острые шипы. Дурман страсти рассеивался, дрожь предвкушения и неизбежности, сотрясавшая Женю, прошла, уступив место рассудочной, спокойной обыденности. Взгляд ее стал ясным, а голос спокойным. – Как вы здесь оказались? – спросила она, проявляя уместный интерес, но ответ услышать не успела.

Логунов, обойдя машину, неторопливым, уверенным, пружинистым шагом встал рядом с ней, по-хозяйски обняв ее за плечи, прижал к себе и, насмешливо взглянув на Платона, спросил легким, слегка язвительным тоном:

– Что это за рыцарь печального образа караулит тебя у ворот? Да еще и с цветами! Как трогательно! – пренебрежительно взглянув сперва на ярко-алый букет, а потом на наливающегося пурпуром Платона, произнес Логунов. – Ну, что ж, очень мило, а теперь думаю, что вам пора. Или вам еще что-то от нас угодно, любезнейший? – Прозвучало это несколько оскорбительно, так, словно вальяжный, богатый барин обращался к мелкому лавочнику или к посыльному.

Женя подумала, что рыхлый, интеллигентный, нерешительный Платон сейчас оскорбится, гордо развернется на сто восемьдесят градусов и отбудет восвояси на веки вечные. Ей даже стало неудобно за Логунова и отчего-то жаль милого, несуразного Платона, попавшего в такую дурацкую ситуацию. А потому, пока Платон пытался осмыслить нанесенное ему оскорбление, она сбросила со своего плеча руку Логунова и подчеркнуто ласковым, добрым голосом произнесла:

– Извините его, Платон. Цветы действительно милые. Спасибо большое, мне очень приятно. – Но подобное человеческое участие не нашло одобрения у Логунова.

Снова выступив вперед, он по-хозяйски забрал у Жени букет и, улыбнувшись ей нежной, полной теплоты улыбкой, проговорил, словно журя за шалости:

– Дорогая, я думаю, будет неудобно принять этот букет от малознакомого человека. Но не расстраивайся, завтра же я завалю тебя цветами. Что ты пожелаешь? Розы, лилии, орхидеи, а может, фиалки? – ворковал он, снова сгребая девушку в охапку и небрежно протягивая цветы Платону, даже не глядя на него.

– Александр! – воскликнула Женя, возмущенная столь очевидной попыткой манипулировать ею. – Я сама в состоянии решить, от кого мне принимать цветы, а от кого нет.

– Но, дорогая… – попробовал улестить ее Логунов, как вдруг совершенно неожиданно очнулся Платон, и не просто очнулся, а словно вынырнул из летаргического сна.

– Послушайте, вы! – бросил он Логунову громким, резким, не свойственным ему до сих пор рокочущим басом. – Извольте оставить даму в покое, она сама в состоянии решить, что ей делать, и не нуждается в вашей назойливой опеке!

Жене захотелось потрясти головой. Мало того, что Платон вдруг проявил неожиданную твердость и решительность, так еще страннее было то, что оба ее кавалера, не сговариваясь, вдруг принялись изъясняться каким-то старомодным, возвышенным штилем. Того и гляди, кинут друг другу в лицо по перчатке и предложат прислать секундантов!

Но по перчатке они не кинули. А взглянув пристально, с откровенной, неприкрытой ненавистью друг другу в глаза, кинулись друг на друга.

– Стойте! – запоздало очнулась Женя. – Прекратите сейчас же! Вы что, с ума сошли?

Она молотила кулаками по спинам сцепившихся мужчин. Платон высокий, неповоротливый с виду, обхватил противника и сжал, как медведь, в мощных объятиях. Логунов, более гибкий и ловкий, норовил вывернуться и безостановочно наносил Платону короткие и, кажется, не особо ощутимые удары под дых.

Женя прыгала вокруг них, не зная, что делать. Противники пыхтели, кряхтели, но расцепляться не собирались.