litbaza книги онлайнСовременная прозаКрокозябры - Татьяна Щербина

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 104
Перейти на страницу:

— Двойной — на войну, и на распространение марксизма тоже, пожалуй, двойной, — сказал тогда отец.

— А еще один? — спросила Виола.

— А еще один для уверенности в себе.

Папа был не только умным, он был еще и смелым. Эти два качества Виле и казались самыми главными, особенно смелость, которую ей самой никак не удавалось проявить. В гимназии самым ненавистным для Вили предметом был Закон Божий. Она знала от папы, что Бога нет, то есть бога нет, и на каждом уроке ее подмывало встать и сказать: «Бога нет», но вместо этого она послушно декламировала Священное Писание («священное» писание), чтобы не подвести отца. Он прятал в доме подпольщиков, могли бы прознать и прийти с обыском. И только в последние несколько месяцев Виола могла не таиться, но вместе с боженькой исчез сам предмет, и свое «отлично» в аттестат девица Цфат получила. С отцом же у нее возникло некоторое напряжение. Он симпатизировал меньшевикам, вслед за Плехановым, который приветствовал Февральскую революцию, тут же вернулся в страну, но про революцию, затеянную большевиками, говорил как про «безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту в Русской Земле». «Потому что дворянин», — фыркнула Виля и перестала уважать папиного гуру. Она была за смуту: «Порядок, вернее, порядки, мы уже видели». Папа произносил монологи, он вообще был велеречив и обстоятелен, но Виля перестала их слушать, замкнулась и завела собственную тайную жизнь со смутьянами. Когда же революция состоялась, Валериан Павлович принял ее. Он объяснял это тем, что «история сама знает, куда ей развиваться, наша задача — не удерживать ее в плену наших идей».

И вот розовое платье. Виля нехотя берет его, несет наверх, в свою светелку, и думает с досадой: «Я буду жить так, чтоб все было ясно и просто». У отца все перепутано: то он прячет в доме большевика Кобу, теперь ставшего известным в Петрограде под кличкой Сталин, то ругает Вилю за бунтарство и как ругает — цитирует покойного Витте: «Женщины являются носителями и вдохновительницами разрушительных идей». — «Мои соученицы — тоже?» — ехидничает Виля. «Не дерзи», — вот и все аргументы отца. Он признает, что Коба — великий человек. Сделал Баку цитаделью большевиков — будучи нелегалом, в постоянных ссылках и тюрьмах. Но у него и Плеханов — великий.

Отец — за Советскую власть, а Виля почему-то должна ходить в розовых платьях, быть «женственной» и «не якшаться со шпаной». Отец — марксист, но при этом якобы православный. Да верит ли он хоть во что-нибудь? В «ход истории»? Нетушки. Виля достала свою красную сафьяновую тетрадку, куда каждый день записывала откровения из своих кумиров: Маркса, Энгельса, Ленина вперемешку с собственными мыслями. У нее был толстый шестигранный карандаш, наполовину синий, наполовину красный. Красным она записывала слова великих, синим писала от себя. Сейчас подумала: сегодня я стала взрослой, чтоб этот день отметить, можно и самой написать красным. Записала: «Историческая неизбежность — обман. Зачем тогда бороться и что-то делать, если все равно плывешь как щепка по течению истории?» Стоя на построенных отцом мостах, она много этих щепок видела сверху, и река никогда не меняла течения. Щепки не выбирали направления, а человек выбирает. «Чья воля сильнее, тот и побеждает», — приписала она, подумав. «Воля — главное», — хотела она завершить мысль, как вошла горничная.

— Виола Валерьяновна, пора одеваться и причесываться.

И стала зачем-то вить гнездо на Виолиной макушке — у Виолы коса толщиной с кулак и длиной до копчика, из нее только пирамиду строить.

— Не надо прическу, — просит Виля, — заплети потуже и хватит.

— Маменька ваша велели. Торжественный день, такой только раз в жизни. Сидите пряменько, да не вертитесь же, гости на пороге, не успеем.

В первую голову Виола мечтала избавиться от горничной. Это ее-то она называет капризной барышней! Виля определенно ненавидит всех женщин, которых знает, и хочет походить на тех, о которых говорил Витте: бесстрашная Софья Перовская — ей бомбы кидать, что орехи щелкать, Роза Люксембург и Клара Цеткин просто взяли и освободили женщин, и сами не стали никого слушаться и никому подчиняться. А у маменьки в жизни одна проблема: «Ах, что мне сегодня надеть?» Не хочет Виля таких проблем. И часами краситься перед зеркалом не намерена. Нужна только пудра — для маскировки прыщей. Рядом с горничной Виля чувствовала себя особенно ущербно: такая домашняя девочка, а вовсе не пролетарский вождь.

С китайским сооружением на голове и в розовом платье Виола заглянула в комнату к брату. Андрей был ее единственным наперсником.

— Ну что, я дамочка, да? — Виля чувствовала себя не в своей тарелке.

— Ты неотразима. Похожа на китайского болванчика. Ой, не то сказал. На Шамаханскую царицу. Нет, нет, на Люксембургскую Розу. — Он всегда подшучивал над сестрой. Андрей всего на год старше, но Виоле он казался совсем взрослым. — Нет, правда, даже если завернуть тебя в медвежью шкуру, ты все равно будешь самой красивой и, главное, самой умной. Только ты уж не расстраивай родителей. Они же хотят как лучше.

— Ладно, заступник.

У Андрея над изголовьем висела фотография, сделанная в Петербурге: Виля стоит на стуле, Андрей сидит, ей было тогда шесть, ему — семь. Одеты как два ангелочка, у нее большой кружевной воротник, платье с пряжкой, у него широкий бант на вороте рубашки. Неужели было такое время? Десять лет назад, будто сон. Фотограф Denier, Невский проспект.

— Что смотришь? — Андрей обернулся к фотографии.

— Думаю, что отец так и остался в том Петербурге. Где не жили, а позировали, и кто не позировал, тот не жил. Ненавижу фотографии.

Валериан Павлович Цфат постоянно переезжал с семьей с места на место. Где была работа, там и жили. Родилась Виля в Бирске Уфимской губернии, потом жили в Уфе, но это она знала только по рассказам, в те края они не возвращались. Были Нальчик, Москва, Баку. Сам отец — московский, крещеный еврей, как и его отец, потому носит подчеркнуто римское имя-отчество и такими же именами нарек своих детей. Цфат хоть был богатым и успешным человеком, но как бы неполноценным в обществе, которому принадлежал. Купцам, инженерам и тем более аристократам с русскими фамилиями не ровня. Черта оседлости, еврейский погром всегда оставались открытой возможностью, несмотря на православный статус.

Андрею ближе была мать. Происхождение ее тоже с изъяном — незаконная дочь графа и крепостной, так что брак с Цфатом был равным, и русскую фамилию рабыни-матери не жаль было поменять на еврейскую. Но в отличие от мужа, считавшего, что ему в жизни повезло, Нина Петровна (Петром был не граф, отчество записали условное) была всерьез обижена на жизнь. Ею владели противоречивые чувства: желая походить на графиню и устраивая дом по примеру аристократов, она ненавидела всех, имеющих власть и деньги. Крепостной матери стеснялась, но всегда была на стороне бесправных и угнетенных. Тайфуны, бушевавшие в ее душе, но не находившие определенного выхода, сделали ее женщиной жесткой, властной, но готовой служить тем, от кого зависит ее благополучие. Она подчеркивала дистанцию со всеми, как бы давая понять, что она выше — и низов, и верхов, и мужниных мостов, и глупых детей.

1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 104
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?