Костриков дал Виоле пост секретаря бакинского горкома Союза рабочей молодежи, а это была уже не дворовая самодеятельность, все как положено: кабинет, стол, круг обязанностей, оклад. Работа у Виолы спорилась: она снова собрала «дьяволят», они находили в городе детей и подростков, а делом Виолы было увлечь их очарованием «ледяной злости» — так она определила для себя суть притягательности Сергея Мироновича и подражала ему. Но очарование длилось недолго, залетный гость поехал в Астрахань громить Деникина, а расстроенную Вилю дома ждал еще один сюрприз: родители отправляются в Москву. Отцу предложили пост замнаркома путей сообщения, мост — это ведь тоже путь сообщения. Выделили деревянный домик на улице Большая Бронная. Андрей поедет с ними. А Виля останется совсем одна.

— Крепитесь, Вилен Валерьянович, — сострил брат.

— Очень остроумно, — Виля было обиделась, но тут же поняла, что это подсказка. Она совсем забыла про путаницу в билете, но это именно то, что ей сейчас нужно: вести себя по-мужски. По-мужски — значит, дело прежде всего и никаких сантиментов.

— Где эта ваша Большая Бронная? — Виля бывала в Москве с родителями, но улиц там столько, что не упомнишь.

— Если идти от Кремля по Тверской, потом свернуть к Тверскому бульвару, справа от него…

— Номер дома? — перебила Виля в духе объявшей ее решительности.

— Пиши нам почаще, — кричал из окна вагона отец. Хотя не мог не знать, что почта закрылась на неопределенное время.

Возмужавшая Виола получила невероятный аванс. Ее командировали в Омск, брать Колчака. Ее перевели из молодежной категории во взрослую. В Омск она поедет секретарем губернского бюро РКП(б). Это большая честь. И, что не менее важно, самостоятельная жизнь, без родителей. Первой проблемой оказалась коса: Виля никогда не заплетала ее сама, оказалось, что без горничной не справиться. Пришлось взять ножницы и отстричь к чертям. О застегивании корсетов речи не было: демократическая одежда их не предполагает. Наконец она надела черную кожанку. Села на поезд и поехала далеко-далеко. Поездов Виола сменила штук пять, и все они были забиты людьми и чемоданами, люди куда-то ехали, бежали с насиженных мест, будто невидимая рука великана взяла сито и перетрясла всю страну, кто сквозь дырочки провалился — выпал из гнезда.

Виола обессилела от дороги: помыться нельзя, запах стоит такой, что без водки и цыгарки его не пережить, а она этих средств самозащиты не освоила. Еда всухомятку, мат стоит по всем вагонам — наконец Виола призналась себе, что ей нужен перерыв. Она вышла из поезда в Туле (маршрут ее пролегал по простому принципу: какой поезд пришел, в такой и садишься, Виля все ждала, что отец наладит нормальное сообщение, но, видимо, было еще рано). Нашла гостиницу, еще не отданную под штаб, привела себя в порядок, отдышалась и пошла покупать летние туфли на высоком каблуке, блузки, юбку; все, в чем была, просто выбросила. Где тут прачек искать? Хорошо, не все лавочки позакрывались. В приличном виде Виола заспешила в обком. Показала направление в Омск, попросилась временно на работу. Ее отправили председателем Крапивенского уездного комитета РКП(б), в пятнадцати верстах от Тулы. Знаменитое место — Ясная Поляна, где бунтовал старик Толстой, а еще раньше тут, в Крапивне, восставал Иван Болотников.

До Москвы — рукой подать, но к родителям под крыло она твердо решила не ехать, это было бы капитуляцией из самостоятельной жизни. Лето и осень Виола укрепляла большевистские ряды среди добытчиков бурого угля, жилось ей вольготно, но в середине осени она опомнилась — пора в путь. Прикупила шубейку у одной из бывших и на очередной поезд села уже с некоторыми навыками разъездной жизни. В последнем, сибирском поезде Виола разговорилась с попутчиком, он ехал туда же, в Омск, армейским политруком. Говорил, что в Омск сейчас брошены лучшие большевистские силы, он в том числе. Потому что ситуация там — архиопасная.

Мятежная Сибирь назначила адмирала Колчака Верховным правителем России, было создано правительство со столицей в Омске, а символом, позволявшим претендовать на власть, был золотой запас Российской империи, часть которого удалось отбить у большевиков. 29 вагонов золота перешли к Колчаку, и он возил их за собой, как полвека спустя станут возить ядерный чемоданчик.

— Ты что, вправду секретарем? Девчонка же совсем.

— Большевики знаешь что делают с теми, кто против равноправия женщин? — набросилась Виола.

— Застрелишь, что ли? Да у тебя и револьвера-то, небось, нет.

— Что мне надо — у меня есть.

— Покажи партбилет. — Виля покраснела. Показать хотелось, но там же Вилен Валерьянович! Впрочем, у всех партийные клички, чем она хуже? Просто у нее мужская кличка. Для солидности.

— Ладно, как тебя звать-то?

— Виола Цфат, партийная кличка Вилен, — добавила она на всякий случай.

— А я Иван буду. Без фамилии, детдомовский я.

— Приютские — самые лучшие, — мечтательно сказала Виля и сама испугалась нахлынувшим на нее сантиментам. — В смысле, самые закаленные.

— Видать, ты не знаешь, кто командует пятой армией!

Виола не могла показать, что не знает даже того, какая из армий пятая, и спросила с напускным равнодушием:

— Ну и кто же?

— Да сам Тухачевский, скоро с ним познакомишься! Дворянин, окончил кадетский корпус и военное училище, подпоручик царской гвардии. В Красной армии лучше него нет, вот его на Колчака и бросили. А ты говоришь, приютские.

Слышать от пролетарского Ивана восхищение дворянином было для Виолы новостью. На то и взрослая жизнь, чтоб удивляться. И первое, чему удивилась Виола, так это что во взрослой, казалось бы, ей принадлежащей жизни лучше всего было помалкивать. Так же как в гимназии.

— А ты уже шуры-муры с кем водила? — вдруг спросил Иван.

Что же было ему ответить, что нельзя задавать неприличных вопросов? Но это только в буржуазном мире есть неприличные вопросы (тут некстати всплыла в голове поговорка «подлецу всё к лицу»), и Виля небрежно бросила:

— Марксистскую любовь водила.

Иван засмеялся:

— Это что еще за марксистская такая? Нас в детдоме такому не учили, покажи.

Иван закурил, Виля поморщилась.

— Куришь как паровоз. Был уже в Омске или первый раз?

— А то, я сибиряк. Ты, сразу видно, с югов.

— Как видно?

— Загорелая. Кутаешься. Замерзнешь ты в наших краях. Ничего, согрею.

Колчака взяли легко: его предали охранявшие его чехи — за возможность вернуться домой и 63 миллиона золотых рублей, примерно миллиард сегодняшних долларов. Чехия платила за это предательство долгие десятилетия, но с точки зрения тогдашней Вили это было не предательством вовсе — просто наши победили.

Виля рада была, что нашла себе в поезде наставника. Иван ввел ее в курс дела, без него она и вправду выглядела бы в Омске девчонкой. Иван хвастался, что пристрелил уже сотню беляков, он рассказывал об этом с удовольствием, как рыбак или охотник, важно было не только количество, но и качество: убить полковника было как застрелить тигра или поймать тайменя. Виля умом понимала, что это не люди, а враги, и что если не уничтожать белых, они уничтожат красных, но уже на месте, в Омске, когда Иван дал ей револьвер и велел нажать на курок, она спасовала. Поначалу это его даже забавляло, он любовно дразнил ее девчонкой, но потом его стало раздражать, что Виола отказывается стрелять белых гадов, наверное, они ей нравятся, или она просто чувствительная барышня.