– Священник Иуда! – взорвался Hay. – Кончай с этим!

– Недостойно тебя, – упрекнул его Хиссонер, – призывать на помощь архипредателя. Ибо именно он, стоя пред лицом подобного же решения, когда спасение и проклятие сражались за душу его, выбрал...

– Я знаю, что он сделал! Давай дальше!

– Да... э-э... – заторопился Хиссонер. – И теперь, исполнив свой христианский долг по отношению к вам, состоявший в том, что я дал вам наилучший, насколько это было в моих силах, совет касательно спасения ваших душ, должен я исполнить свой судейский долг. И приговор суда, так как суд находится там, где восседает судья, даже если судья стоит, а не сидит, и даже если он стоит, находясь в море, – состоит в том, что вы... – Он остановился. – Как вас зовут?

– Кого интересует, как их зовут? – прорычал Hay. – Называй их Билли, Вилли и Милли!

– Что вы. Билли, Вилли и Милли... и еще раз Билли и Вилли, так как вас пятеро... будете немедленно преданы смерти, смерти, СМЕРТИ!

Мейнард смотрел на уцелевших. Раненый казалось, не слышал, а если и слышал, то его это не волновало; он был загипнотизирован видом своей руки. Двое других мужчин недоверчиво переступали ногами, переглядывались и бормотали что-то вроде: “Эй, приятель...”, “Послушай, шеф...”, “Давайте бросим заниматься ерундой...”

Но женщина поняла и поверила. Она истерически закричала.

– Баско... – сказал Hay.

Сделав шаг вперед, Баско схватил женщину за волосы и перерезал ей глотку.

Не дожидаясь команды, Юстин достал из кобуры “вальтер” и выстрелил в грудь раненому. Когда тот упал на палубу, Юстин снова в него прицелился, но Hay остановил его руку.

– Не добавляй оскорбления к травме. С ним покончено. Кроме того, пули для нас драгоценны.

Тремя взмахами своего тесака Баско быстро расправился с остальными.

Мейнард; стоя на корме, трясся от ярости и ужаса.

– Вы сделали из него чудовище, – сказал он Hay.

– Чудовище? Совсем нет. Машину. Работа, которую надо делать, должна быть сделана. Ты плачешься об этих пятерых? Об этих?! – Носком ноги Hay ткнул одно из все еще дергавшихся тел. – Ты считаешь это большой потерей?

– О них? Нет, хотя должен бы. Я плачусь о своем сыне.

– Да, вот это потеря. Но ты можешь не слишком огорчаться – ты потерял, зато мы нашли. – Hay обратился к Мануэлю: – Утопи судно.

– Поджечь?

Hay оглядел небо в поисках самолета.

– Нет. Утопи тихо. Покажи Тюэ-Барбу, как это делается.

Мальчики побежали к носу и исчезли в одном из открытых люков.

Пинасы были загружены почти до бортов; они выступали из воды не более, чем на один-два дюйма. Если бы море не было таким спокойным, их бы залило.

Три пинаса отвалили от шхуны. Четвертый – пинас Hay – все еще был привязан к корме шхуны, ожидая мальчиков.

Шхуна стояла на воде совершенно спокойно. Когда Мейнард смотрел на нее с расстояния в пятьдесят ярдов, нос начал медленно – едва заметно – опускаться. Мальчики появились на палубе, побежали к корме, спустились по рулю и перешли на пинас Hay.

Шхуна качалась, как качели, – сначала опустился нос, затем корма, затем снова нос – пока не нарушилось равновесие в трюме. Очевидно, что-то тяжелое переместилось внутри, или же в каком-то отделении воздух оказался запертым – корма поднялась из воды, в то время как нос со змеиным шипением погрузился в воду.

Шхуна исчезла, слышались только отдельные звуки – или, скорее, не звуки, а ощущения, передававшиеся сквозь воду и деревянные корпуса пинасов, – треск, шорох и скрежет.

На том месте, где была шхуна, всплывали и лопались пузыри. Море поглотило и переварило ее, и поверхность снова стала спокойной, будто бы шхуны никогда и не было.

– Ставьте паруса, ребята! – прокричал Hay. – И пожелаем себе приличного западного ветра. Мы будем пить ром и общаться со шлюхами!

* * *

В сумерках пинасы подошли к устью бухты, и к этому времени половина мужчин уже начали подготовку к завтрашнему похмелью. Джек-Летучая Мышь, прикончив сосуд со смесью рома и пороха, был занят бутылкой водки, которую он позаимствовал (“с отдачей”, как он настаивал) из доли Бет. Снова и снова он повторял песенку, в которой было всего две строчки: “Эй, приятели, встаем, юбки Молли задрала, на дереве повисла”. Помощник Hay, спуская парус при входе в бухту, вывалился из пинаса. Он был не в состоянии плыть, и барахтался, пока кто-то не бросил ему веревку, и его потащили на буксире к берегу.

“Бостон Уэйлер” был пришвартован к берегу, и рядом стоял, ожидая их, человек. В полутьме Мейнард не узнал его, он видел только белый полотняный костюм с закатанными до колен брюками. Затем он услышал его голос:

– Прекрасно, ваше превосходительство! Хорошо то, что делается хорошо, но еще лучше, когда это делается быстро! Виндзор.

– А, привет. Доктор! – Hay, взмахнув рукой, бросил что-то на берег. – Твой кошелек. Негусто, вероятно, но это все, что там было. А что ты мне привез?

– Порох – два бочонка – и лекарство для очищения ваших несчастных тел. – Виндзор подобрал кошелек и положил его в карман.

Пинасы были подтащены к берегу, их груз выгружен на песок.

Юстин и Мануэль шли на шаг позади Hay, когда он приближался к Виндзору. Заметив Юстина, Виндзор весело сказал:

– Ну, приятель, сообщи мне еще раз, как тебя зовут.

– Того, кем он был, уже нет, – сказал Hay. – Теперь он Тюэ-Барб.

– Прекрасное имя. Итак, Тюэ-Барб, как тебе битва?

– Прекрасно, сэр, – ответил Юстин.

– Он кое-чего стоит, – заметил Hay. – Придет время, и он будет соперничать с Мануэлем за власть.

– Верх смысла. Выживает самый подходящий. Родовую линию надо содержать в чистоте. – Виндзор окинул взглядом груз на берегу. – Богатое судно. Я так и думал. На эту мысль меня навели их разговоры.

– Да, но груз бесполезный. Наркотики, как назвал их писец.

– Кто?

Бет вывела Мейнарда из пинаса и оставила на берегу, а сама в это время смотрела за тем, как отделяют ее долю.

– Писака. – Hay указал на Мейнарда.

Виндзор, пройдя по берегу к Мейнарду, стал его недоверчиво рассматривать, как если бы ему казалось, что над ним подшучивают.

– Почему вы живы? – только и мог он сказать.

– Здравствуйте и вы.

– Я пытался вас спасти, но у вас поросячьи мозги. Вы должны были уже быть мертвым.

– Ну...

Виндзор обратился к Hay:

– Почему он жив?

– Это долгая история, – ответил Hay. – Как-нибудь я тебе ее расскажу за стаканом рома.