Бандеровцы после потери двоих человек дрогнули и вели беспорядочный огонь из мелких окопов, поднимая винтовки над головой. Саперы и пограничники бежали дружно, стреляя на ходу. Кто-то уже доставал гранаты.

Но ситуацию переломил пожилой фельдфебель, участник еще прошлой войны. Он поднялся из окопа и, прижав приклад к плечу, ударил прицельными очередями из автомата МП-40. Рядом с ним вел огонь из старого австрийского автомата «Штайер» его давний товарищ, торопливо меняя расстрелянные короткие магазины на двадцать патронов.

Кондратьев достал очередью из ППШ владельца австрийского автомата, но пуля пробила ему бок. От сильного удара, сломавшего ребро, перехватило дыхание. Лейтенант опустился на колени, продолжая стрелять. Он бы погиб, как погибли сразу двое или трое саперов, но Кондратьева повалил за плечи на землю его ординарец.

Фельдфебель пытался поднять бандеровцев в атаку, но не сумел. Несмотря на угрозы, они не рискнули броситься под пули. Обе группы залегли на расстоянии ста шагов друг от друга, обмениваясь винтовочными выстрелами и автоматными очередями. Ситуация на левом фланге тоже зашла в тупик.

Только немедленный и решительный штурм! Попытки захватить мост с флангов не увенчались успехом. Оставался единственный общепринятый в Красной Армии выход – выбить противника штыками.

Мало кого, в том числе капитана Зимина, волновали потери. Их не считали в войне с Финляндией, и не собирались считать на войне Отечественной.

Выкатили «сорокапятку» и выпустили оставшиеся четыре снаряда. Три из них были бронебойные болванки, не принесшие никакого эффекта. Огонь МГ-34 и легкого миномета разметал расчет, а затем обрушился на людей, бросившихся к узкому мосту.

С двух сторон этот обреченный штурм поддерживали «максимы», но МГ-34 прятался в укрытии, а пустые ленты и раскалившиеся стволы меняли быстро и умело. В течение считаных минут возле бревенчатого моста легли десятки мертвых и тяжело раненных бойцов.

Липовые разведчики метались, заползая в щели. Старший политрук Усанов, забыв свой партийный долг, нашел нору между камнями и заполз в нее, прикрыв зад планшетом. Там было много бумаг: политдонесения, протоколы с героическими призывами, вырезки из газет о подвигах бойцов Красной Армии.

Плотная кожа планшета и кипа ненужной бумаги могли прикрыть от пуль и осколков задницу Усанова, не пролезающую в щель.

Все остальные: пехотинцы, пограничники, саперы и прочие бойцы, шедшие на острие атаки, выполнили свой долг честно. Они бежали пока могли, ощетинившись штыками, но безжалостный огонь сметал их, убивал, калечил. Очень немногие, огрызаясь выстрелами, сумели добежать до укрытий.

Капитан Зимин, обозленный неудачей, посылал автоматные очереди поверх голов, пытаясь поднять уцелевших бойцов в атаку. Большинство людей этих выстрелов не слышали, они были мертвы. Теряя выдержку, Зимин отбросил опустевший автомат и встал в рост с пистолетом в руке, намереваясь лично продолжить обреченную атаку.

Его оттащили, прижали к земле адъютант и начальник особого отдела с помощником.

– Не дури! Приди в себя, – блестел железными зубами майор НКВД Лесков. – Разбили лоб! Теперь по-другому решать надо.

– Бить фашистов в курву – мать! – вырывался из рук помощников командир полка. – И не трястись за свои шкуры.

– Они, что ли, тряслись? – показывал особист на окровавленные тела.

Под прикрытием пулеметов выползали тяжелораненые. Их подхватывали санитары, тащили в безопасное место. Военврач Руденко распоряжалась, не обращая внимания на пули, летевшие с того берега.

– Наталья Викторовна, – уговаривал ее политрук Зелинский, – уйдите с линии огня, убьют – некому будет спасать людей.

Красивая женщина-хирург двигалась, как автомат. Похоже, она была не в себе при виде такого количества погибших и умирающих людей. Но Зелинского она услышала:

– А-а… политрук? Ну иди тогда на помощь. Или тебе донесение срочно писать надо?

Губы Руденко дергались, вылетали скомканные бессвязные команды, но санитары хорошо понимали ее и быстро делали свое дело.

Среди раненых старались затеряться тыловики-разведчики. Зажимая разбитый при падении локоть, приполз помощник по комсомолу Анатолий Усанов.

Спешил рассказать, как чудом выбрался из-под огня. Лесков вынул у него из кобуры пистолет. Старший политрук отшатнулся, лицо побелело.

Но особист всего лишь проверил обе обоймы ТТ, которые оказались полные. Повертел пистолет в руке. Усанова колотило мелкой дрожью. Два выстрела ударили оглушительно, пули взбили фонтанчики земли под ногами комсомольского вожака. Усанов невольно подскочил.

– Оружие в порядке, а обоймы полные. В прошлый раз автоматный диск тоже полным после боя оказался. Трус получается?

– Я раненых вывозил, – в отчаянии крикнул Усанов. – Вспомните, Михаил Андреевич?

– Все я помню.

– И сейчас вот ранен, – выставлял разбитый локоть главный комсомолец.

– Ладно, убирайся с глаз долой.

Если комсомольского вожака отпустили легко, лишь припечатав вслед обидную нецензурную кличку, то мнимый лейтенант-разведчик едва не был расстрелян на месте.

– По законам военного времени вы подлежите расстрелу.

Лейтенант, помощник Лескова, сдернул с его плеча автомат, пояс с пистолетной кобурой, сорвал кубари.

– Ну что, отвести в сторону, товарищ майор? Чего с ним церемониться?

Лесков с минуту раздумывал, и все это короткое время вокруг него висела гнетущая тишина. Пятился, уходя подальше, Усанов, замер политрук Зелинский.

– Кровью искупит, – наконец вынес приговор старый чекист Лесков. – Вон, подбери винтовку, снова пойдешь в атаку. Еще раз схитришь – прихлопну без всякого трибунала.

Михаил Андреевич Лесков был отнюдь не добряком, легко прощавшим трусов. Он без колебания приказал бы расстрелять бывшего лейтенанта и двух-трех его помощников, сбежавших из боя. Но майор видел, какие потери понесли штурмующие роты и в каком настроении вернулись уцелевшие красноармейцы.

– Опять под пулеметы сунули!

– Башкой думать не хотят. Вперед да ура!

А один из бойцов, рассматривая продырявленную штанину, заявил:

– Пусть убивают, но я на эти бревна больше не полезу. Командиры, мать их так!

Лесков не хотел нагнетать расстрелом и без того напряженную обстановку. Капитан Зимин погнал под огонь людей, не рассчитав последствий. Пытался победить врага массой, штыками, нахрапом, что нередко приветствовалось перед войной. Вперед, орлы! Насадим врага на штык! Вот и насадили.

Пограничники отмалчивались и выглядели подавленно. Они не верили в авторитет Григория Зимина. Переговаривались между собой, что лучше бы операцию возглавил командир заставы Журавлев. Он и оборону весь первый день умело держал, и людей сумел вывести.