– Но мы ж такими уродились… Рефлексирующими… При чем тут страна? Натуру не изменишь…

– Ошибаешься. Нас такими сделала именно страна. У нас выбора не было! И так и так оберут.

– Может быть… Ты, наверное, права… Но я не могу это понять. Пытаюсь, но не могу! Там была ты, и тут ты, один и тот же человек…

Наташа засмеялась.

– Я уж отвыкла от таких разговоров. Ты даже не представляешь, сколько сил они отнимают. Конечно, можно рассуждать о вечном, когда все равно делать нечего. А здесь ты занимаешься делом и видишь результат…

– Дело – это хорошо. Но ты ж еще и живешь… Приезжаешь домой, смотришь в окно… И тебя это радует… Еще по улицам ходишь… И чувствуешь, что ты дома… Ты чувствуешь?

– Ты не понимаешь, что мне некогда об этом думать. Мне хорошо, оттого что у меня все получается, оттого, что мне не ставят палки в колеса, что со мной вежливо разговаривают. А главное, я ничего не боюсь, потому что знаю, что здесь будут соблюдены мои права. И от этого всего мне радостно.

– Вот так прямо утром просыпаешься с радостной мыслью, что здесь соблюдаются твои права?

– Представь себе, да.

– Вот, хоть убей, не могу представить! Я бы сам хотел, мне бы полегчало… Может, я моральный урод?

– Скорей всего. Ты кайфуешь от того, что живешь в дерьме, что тебя унижают, не дают делать то, что ты хочешь.

– Да у меня у самого не получается то, что я хочу…

– Просто ты уже загнан в угол, у тебя ориентиры потеряны. Неужели тебе ничего не нравится? Аленка сказала, вы на Бродвей ездили?

– Ездили…

– И что, тебе не понравилось?

– Интересно…

Он уже думал на эту тему, но так и не смог разобраться в своих ощущениях. Что такое Бродвей? Косая безжизненная магистраль, пересеченная множеством номерных улиц. Скорей всего те, кто здесь вырос, возмутятся от слова «безжизненная». Но здесь прошла их жизнь, и потому эта улица одушевлена не громким названием, а памятью их детства, их ассоциациями. Для Градова она была пуста. Он задавался вопросом, можно ли полюбить место, прожив в нем долго, но не имея детских ассоциаций. И вообще, что такое любовь? По какой ассоциации он полюбил Наташу, и любил ли он ее вообще? В книгах по психотерапии четко определялось, что мужчина выбирает женщину, похожую на мать. Наташа совсем не походила на мать. А может быть, как раз и есть у них что-то общее, та часть, которая Градова раздражала в обеих, и он, повторив образ, пытался изжить это постыдное раздражение. Отсюда все эти рассуждения казались такой теорией, не имеющей ничего общего с порывом, эмоцией, мгновенным отчуждением.

– Ладно, Антош, каждому свое. Я вот с тобой сейчас говорю и думаю: какое все-таки счастье, что я смогла сделать выбор. Да и ты свой сделал.

– И не говори! Мы оба счастливые люди.

– Антош, а как твои бабочки?

Градов вздрогнул.

– Ну, ты вспомнила! Какие сейчас бабочки. Если я с сачком начну бегать, не поймут…

– А при чем тут сачок? Бабочками можно заниматься профессионально. Например, создать коллекцию, составить каталог.

– Что-то не тянет… Азарт прошел…

– Вот ты весь в этом! Сегодня тянет, завтра не тянет… Помнишь, я сделала аборт?

– Как не помнить.

– Вот я считаю это самым разумным моим решением. Детей надо не только рожать, но и за них отвечать.

– Да мне кажется, у тебя не бывает неразумных решений.

– Ну как же я забыла! По-твоему разумность – это порок. Знаешь, как ты на Алекса смотрел? Как солдат на вошь!

– Правда? А мне показалось, это он так на меня смотрел…

Наташа глянула на него с неприязнью.

– Он не такой дурак, как ты думаешь.

– Да? А какой он дурак?

– Вот ты всегда умничал, и чего добился? А с ним удобно. Человек знает, чего он хочет.

– Смотри, как у вас тут хорошо! Все знают, чего хотят.

Он никак не мог отделаться от неприятного осадка после утреннего разговора с Аленкой. Говорили о лаборатории, в которой она собирается делать опыты. Она рассказывала увлеченно и, как ему показалось, профессионально. Градов спросил:

– А что у вас там и подопытные кролики есть?

– Мышки.

– Мышки? И что вы с ними делаете?

– Всякие вещи интересные… Вакцины вводим и смотрим, как они себя ведут…

– И как они себя ведут?

– По-разному. Вот мой любимый мыш Алан такой смешной был, самый хиленький, а после одного препарата просто стал расцветать на глазах… Я каждое утро к нему бежала, проверяла… Он меня тоже узнавал, ждал…

– А потом что?

Она вздохнула.

– Потом ему другой препарат дали. Его он не выдержал. Хотя тоже долго держался. А потом все-таки умер. Этот препарат сейчас на доработке.

– А тебе его жалко?

– Конечно… Что поделаешь?

– А я бы не мог с животными работать.

Она посмотрела на него удивленно.

– Пап, ты же врач. Ты же наверняка трупы вскрывал. Ну, и люди у тебя умирали…

– Это правда. Но людей почему-то не так жалко. Они знают, что смертны. А животные тебе доверяют и не ждут подвоха.

– Но ведь люди тоже участвуют в клинических исследованиях.

– Только по доброй воле.

Аленка задумалась.

– Нет, пап. Я с тобой абсолютно не согласна. Это слюнтяйство.

– Какие ты слова помнишь!

– Или ты занимаешься наукой, или ты мышек жалеешь. Главное, понимать, для чего ты это делаешь.

Сколько он себя помнил, в их доме были кошки. Ухаживала за ними Маня, и ее даже называли кошатницей, но без кошек уже жить не могли. Все началось с сиамского котенка. У соседей окотилась кошка, и они предложили котенка градовской матери. Серьезно она это не восприняла, а когда обмолвилась, Градов загорелся.

– Антон, это же сиамская кошка!

– Ну и что?

– Да они злые и дикие. Говорят, на людей бросаются. Если уж брать, то нормального котенка.

Градов взмолился:

– Ну давай просто посмотрим.

– Нет уж! Ты как вцепишься, тебя не отдерешь.

Маня молчала. Три дня он уговаривал, а потом они все-таки пошли смотреть на котят. Их было двое. Соседка сказала, что у породистых кошек большого выводка не бывает. Один котенок был рыженький, а другой типично сиамского окраса. Мама спросила:

– А почему рыжий? Вы же говорите, она породистая.

У соседки забегали глаза.

– Да это папаша… Когда уж они снюхались, выяснилось, что папаша там нечистый. Я ему, конечно, все высказала…