Аленка сказала:

– А мне нравилось. Помнишь, пап, как мы с тобой елку выбирали, а она в лифт не влезала? А ты сейчас елку ставишь?

– А как же.

– Да ты что? У бабушки? А для кого?

– А для всех. Жизнь-то продолжается…

– А я думала, ее только для детей ставят.

Наташа застегнула верхнюю пуговицу на градовской куртке. Оглядела скептически:

– А папа у нас вечный ребенок.

Аленка улыбнулась.

– А это, кстати, не так плохо.

В самолете он пытался подремать, но, как только засыпал, его будили и настойчиво предлагали поднос с едой. Потом собирали грязные подносы. Он складывал столик и делал новую попытку, но его опять будили и предлагали выбрать напиток. За восемь часов пути кормили три раза, и также три раза полагалось смочить горло после еды.

За границей он был всего несколько раз. Два раза в Турции. Туда вытаскивал Филин. Ему очень нравились отели, где все включено. Там Филин чувствовал себя барином, для которого по первому щелчку выполняют любые капризы. С территории отеля практически не вылезали, и поэтому в памяти осталась только жара. Как выглядит сама Турция, он так и не понял. Еще была поездка в Швецию. У него тогда был бурный и стремительный роман, который постепенно сошел на нет. От Швеции остался серый галстук в косую полосочку и еще два слова: «кака» и «пуко», означающие соответственно пирог и шоколадный напиток, которые надолго вошли в его московский обиход.

Вспомнился разговор с отцом этой осенью. Похолодало, и мама ехать на дачу не захотела. Градов бы тоже не поехал, но отец переживал, что что-то не закрыл, не проверил, и так нельзя оставлять дом на зиму. Градов помалкивал, хотя с трудом представлял, что еще могло грозить их дому, в котором развалилось все, что могло развалиться. Отец вначале пытался что-то поддерживать, а теперь вроде бы стало не для кого. Да и стоило все недешево. По этому поводу у Градова был непреходящий комплекс вины, который то затухал, то возрождался с новой силой. Главное, он понимал, что на него никто и не рассчитывает.

Они по-походному пили чай на террасе. Отец сидел озабоченный. Обнаружилось, что у них подтекает водопроводная труба. После перестройки соседнего участка часть трубы оказалась за забором, вне пределов досягаемости. Градов пять раз ходил в сторожку за водопроводчиком, но тот никак не мог опохмелиться, а когда пришел, чинить наотрез отказался. Показал рукой в сторону соседей.

– Не, с этими сами разбирайтесь…

Градов попытался купить его туманными обещаниями, но тот отмахнулся и ушел.

Отец сказал:

– Надо к Гордеевым идти.

Градов замахал руками:

– Это без меня.

– Я на зиму не оставлю участок в воде.

– В какой воде? Через неделю воду отключат. Сколько там накапает?

– Антон, я сказал. У нас и так фундамент подгнивает.

Градов засмеялся.

– Какой фундамент? Там уже гнить нечему.

– Я понимаю, тебе все равно. А мне жалко, я это строил, думал, пригодится. Не хочешь, я один к Гордеевым пойду. Но имей в виду, страусовая политика – это не выход.

Их участок граничил с гордеевским. Те всегда были гордостью дачного товарищества. Когда он был маленький, все соседи ходили смотреть на их грядки. Ни у кого в поселке не было таких грядок и таких сортов клубники. Градов им даже завидовал, приставал к отцу, чтобы они сделали такие же. Отец ничего не обещал, он никогда не раздавал пустых обещаний. Градов по этому поводу сильно не заморачивался. Нет – так нет. В жизни и без того есть много хорошего. С Вовкой, Гордеевым-младшим, они были ровесниками, хотя близко никогда не дружили. Он был нормальным парнем, не зазнавался и свои грядки воспринимал как нечто собой разумеющееся. Папаше нравится, так пусть себе возится. Теперь Вовка был полновластным владельцем имения, которое начиналось от градовского забора и тянулось еще на несколько гектаров бывшего леса. Теперь вместо забора их участки разделяла высокая крепостная стена, за которой ничего не было видно, кроме неба, но Градов подозревал, что грядок там уже нет. После перестройки он там ни разу не бывал и с Вовкой не разговаривал. Как-то, когда шел по песчанке в сторону шоссе, мимо пролетела красная машина с тонированными стеклами в сопровождении кортежа из менее броских машин. Оттуда высунулся Вовка и приветственно помахал Градову. Он в ответ тоже помахал рукой.

С Гордеевым в поселке не связывались. Никто толком не знал, какой пост он занимает, и версии постоянно менялись. Градов мало этим интересовался, да и на даче бывал нечасто.

– Пап, а ты Вовку давно видел?

– Давно. Вот будет повод повидаться.

Градов скривился.

– У меня лично особого желания нет. Я даже не знаю, как с ним сейчас разговаривать.

– Как разговаривал, так и говори. И не завидуй ты, Антоша!

– А я не завидую… Просто не понимаю, как так могло получиться.

Отец усмехнулся:

– Каждому – свое. Jedem das Seine.

– Это как же понимать? Он достоин, а я нет.

– Чего достоин? Вот этой стены кирпичной? Каждый получает то, что хочет… Но и цену платит соответствующую. Ты готов заплатить такую цену?

– За что? За стену?

– И за то, что за ней находится.

Эта гордеевская стена и вправду действовала на нервы. Рядом с ней Градов чувствовал свое ничтожество. Он не сомневался, что Вовка не случайно построил свое имение здесь, на месте стандартной щитовой лачуги, среди тех, с кем он рос, но кто не смог подняться. Когда строительство приобрело небывалые масштабы, многие недоумевали, почему он не стал строиться на Рублевке или в каком-нибудь еще гламурном месте. При таких-то деньжищах. Но там было неинтересно, там все были такими же и никто не мог оценить его величия. В принципе он Вовку не осуждал, а даже немного восхищался. Каждый самоутверждался по-своему. Он бы, например, так не смог. Он пытался представить, что бы было, если бы деньги вдруг свалились ему на голову. Хотя на его голову они вряд ли бы свалились, не та у него голова. И все же, что бы он делал, а главное, что бы чувствовал, если бы такое случилось. Вот на этом месте запал обычно пропадал. Даже страшно становилось от того разочарования, которое его ожидало. Он понимал, что главная причина в том, что он недостаточно этого хочет. Трудно было представить, что человек на полном серьезе может мечтать о богатстве. Когда-то и он умел мечтать, не спал ночей и был счастлив, когда мечта сбывалась. Но тогда он был ребенком, а значит, умел абстрагироваться от жизни и играть. А потом он вырос и понял, что это была игра. Это было одним из величайших разочарований, которые приходят вместе с возрастом. Получалось, что страстно мечтать о деньгах могут или очень невинные, или очень глупые люди. А может быть, они глупели, заразившись мечтой. Все казалось логичным, однако, если сравнивать его жизнь и Вовкину, по всему выходило, что дурак здесь не Вовка. Да и невинным Вовку трудно было назвать.