Член ГКО СССР, Нарком НКПС СССР

Л. Каганович

«____» ноября 1941 г.

Москва

Ниже стоит подпись:

С приказом ознакомлен.

Принят к ежедневному контролю.

Первый зам. Наркома НКВД СССР,

Комиссар Госбезопасности 2–го ранга

В. Меркулов

«___» ноября 1941 г.

Москва

НКВД СССР. Особая папка!

«____» апреля 1945 г. Сверхсекретно.

Х ранить вечно.

Из дневниковых (ноябрь 1941 г.) записей адмирала Канариса. (Изъято сотрудниками СМЕРШ из хранилища Имперской Рейхканцелярии, Берлин, конец апреля 1945 г.)[20]

«Сегодня во второй половине дня я находился на оперативном совещании в ставке фюрера в Вольфшанце. Докладчиком был начальник Генерального штаба Сухопутных войск, генерал–полковник фон Гальдер. Речь шла о предстоящей операции «Тайфун»… По сути большевистская столица была обречена: вопрос буквально нескольких дней, не более, – но докладчик, докладчик. О, майн Готт! Бог мой! Сколько же сарказма было в словах Гальдера, когда речь заходила о действиях (или точне е, «полном бездействии») Абвера и его «прославленных» спецкомандах – особых диверсионных отрядах, сколько злой иронии! И за что? За что?

…Такое впечатление, что в провале всей Восточной кампании (провале Блицкрига) повинен ни много ни мало… Абвер. Конечно же, это полный абсурд! Были некоторые недочёты, но не более… А теперь Генштаб (фон Гальдер) и командование группой армий «Центр» (фон Бок) хотят переложить всю вину с больной головы на здоровую. Великолепно у вас получается, господа: дуэт солистов!

Но Гитлер прервал эту словесную вакханалию.

— Вы что молчите, адмирал? – фюрер оторвался от карты на огромном столе и буравил меня своим немигающим взглядом. – Или Вам нечего сказать?

— Мой фюрер! – бросив взгляд на притихших напыщенных пруссаков, сказал я, глядя прямо в глаза Гитлера – если ещё стреляют руины в Брестской крепости, то это отнюдь не значит, что во всем виноват только Абвер и его спец. ко манды. По–моему, это все же дело в первую очередь военных и…

Наверное, словами «это дело военных» я окончательно прихлопнул спесивых пруссаков. Что не говори, а удар нанесён под дых, мастерски! Получайте!

Гитлер не дал мне закончить, сорвался с места и заметался по огромному кабинету, подбегая то к одному стоящему навытяжку генералу, то к другому:

— Как, и вы… вы ничего не докладывали мне?!.. Молчали, что Брестская крепость ещё жива – какой позор! И это вы, Гальдер, и это вы, Браухич[21]!?Позор!

А что они могли ему возразить, эти напыщенные индюки? Что кругом тишь и благодать, а наши парни уже маршируют по Красной площади? Как бы не так!

— Вы слышали, Канарис, они молчат? Молчат… Им нечего возразить.

— Но, мой фюрер… – начал было оправдываться Гальдер.

— Молчать! Молчать! – проорал Гитлер, вновь подбегая к нему. И уже тихим–тихим голосом (такие сиюминутные перепады настроения стали часто замечаться за ним с началом Восточной кампании), переходящим на шёпот, продолжил: – А вы знаете, что Гюнтер Лагг был совсем ещё мальчик? Совсем ещё мальчик… Но он был воином. И настоящим солдатом. Настоящим солдатом…

Воцарилась гробовая тишина.

Тяжело дыша, Гитлер мрачно опёрся на стол и, глядя в глубину кабинета, каким‑то затуманенным голосом хрипло произнёс:

— Он был настоящим солдатом, Гальдер… Мой Гюнтер Лагг.

И тут же, оторвавшись от стола, стремительно подскочил к Гудериану:

— Ну, а вы, что топчетесь под Тулой, или она Вам тоже не по зубам?! Или опять эти проклятые собаки с минами? А–аа?

— Смешно, – он прервал жестом попытку Гудериана что‑то было возразить.

— Смешно… Или у ру сских совсем нет противотанковой артиллерии, так они обратились к услугам собак? Не к Карлу Марксу, а к обыкновенным собакам, – не без ехидства закончил он, замерев напротив прославленного гения танковых клещей. – Так выходит, мой генерал?

— И так, и не совсем так, – начал Гудериан. (Мне было искренне жалко из всех присутствующих именно его. Уж кто‑кто, а он никак не заслуживал немилость фюрера – скорее наоборот. Он был настоящий вояка, для которого ничего не было слаще музыки боя и бензинового выхлопа обожаемых панцер–дивизий. Его детища!) – Русские отчаянно сопротивляются. Надо отдать им должное, они храбро сражаются. Мужественно и грамотно. И все не так, мой фюрер, далеко не так, как было в июле. Мы потеряли темп… Выдохлись.

— И что?! Что теперь – мы должны отойти, попросту говоря, бежать с подступов к этой чёртовой большевистской столице? Так, что ли, генерал?! – голос Гитлера вовсю набирал гневные обороты.

— А вы, ч то все молчите, словно воды в рот набрали? – Гитлер вновь заметался вдоль огромного стола для совещаний. – Или у нас самый смелый только один из всех генералов?

— Мой фюрер, войска действительно вымотались. Техника из‑за проклятых русских дорог приходит в негодность и требует постоянного ремонта, – по–солдатски рубил правду–матку Гудериан. – Кроме того, начавшиеся морозы, которые крепчают день ото дня, не вселяют уверенности, что в дальнейшем…

— И что «в дальнейшем»… опять по всему фронту будут действовать русские собаки, – бесцеремонно перебил его Гитлер и обратился к фон Боку: – А вы… А вы, генерал–фельдмаршал, почему молчите? Или за вас, за вас всех, – он исподлобья мрачно всматривался в лица своих генералов, покорителей Европы, – будет отдуваться один Гудериан? … Нет, не выйдет.

Он замолчал. В кабинете воцарилось гробовое молчание. Надолго ли? Тяжёлым взглядом Гитлер обвёл всех присутствующих.

Мне, честно признаюсь, было не по себе. В какой‑то гипнотический транс впадал я, каждый раз встречаясь с этими глазами, испытывая лёгкий ужас (? …) от их магического блеска. Будто холодная зловещая бездна звала в свои объятия… Иди ко мне, ну же! Да и, пожалуй, любого выведет из себя эта едва сдерживаемая ярость, переходящая на зловещий шёпот. Любого…

Глаза–буравчики задержались, казалось, дольше всех на моем лице, и мне вдруг послышалось, будто Гитлер сказал, обращаясь ко мне отдельно от всех: – Вы слышали, адмирал: они смертельно напуганы большевистскими псами… Проклятые бздуны, они и мизинца не стоят мужества моих солдат, моего Гюнтера Лагга. А ведь я познакомился с ним, когда он был ещё подростком. Мерзкие бздуны.