– Ой, простите, ради бога! – Она торопливо запихивала обратно в пакет высыпавшиеся груши. Вот сейчас запихнет и извинится по-человечески.

– Ничего-ничего! Позвольте, я вам помогу!

А голос-то знакомый. До боли знакомый…

Распрямлялась Марфа медленно, все никак не решалась посмотреть человеку в глаза, все надеялась, что ошиблась.

Не ошиблась. Перед ней, довольный и сияющий, как медный пятак, стоял ее Мишаня. Или как там его на самом деле звать?

А он ее сразу не признал. Может, из-за надвигающихся сумерек, а может, просто не ожидал встретить старую знакомую, без пяти минут жену, в другом городе.

– Да ты мне однажды уже помог. – Злость накатила мутной волной. Злость и обида. – Так помог, что вспоминать страшно. Ну как, Мишенька, порешал ты свои нерешаемые проблемы? – Ногти впились в кожуру груши, и по пальцам потек липкий сок. А хотелось, чтобы Мишанина кровь. Оказывается, сильна обида, и раны до сих пор кровоточат.

– Марфуша?.. – Вот он ее и узнал. Узнал, но сразу не поверил своим глазам. Даже поморгал, чтобы лучше видеть. А потом расплылся в неискренней, мерзкой какой-то улыбочке. – Какая приятная неожиданность! Иди сюда, моя Марфушенька!

И руки раскинул, словно бы хотел Марфу обнять. Вот только не обнял, а ударил. Со всей силы врезал кулаком прямо в нос, а потом бросился прочь. А она от неожиданности даже боли не почувствовала, только металлический привкус крови во рту. Второй раз этот подонок выбил у нее почву из-под ног. Теперь уже в буквальном смысле. Сволочь!

Она так и закричала – сволочь! И, не обращая внимания на хлещущую из носа кровь, ринулась вслед за Мишаней. Если бы не полная сумка, то бежала бы быстрее, а так… Как получалось, так и бежала, но Мишаню из виду не упускала. Он петлял зайцем между старых деревьев, спина его, обтянутая льняным пижонским пиджаком, то исчезала в сумраке, то снова появлялась. Мишаня бежал прочь от аллеи, к пруду, Марфа – за ним следом. Думать в этот момент она ни о чем не могла, просто знала, что обязана его догнать, высказать все, что накипело, может быть, даже по морде наглой врезать. Но сначала догнать…

Мишаня исчез внезапно. Только что был, и вот уже не видно никого. И стемнело как-то резко, вроде и не поздно еще, вроде еще пару минут назад было все нормально видно. Марфа остановилась на берегу пруда, задышала часто-часто, по-собачьи, восстанавливая сбившееся дыхание, завертела головой в надежде отыскать этого гада. Мишаню не увидела, зато увидела прохожего. Он стоял чуть в стороне, у самой кромки темной воды, Марфе показалось, что не просто стоял, а кормил уток, потому что утки плыли к нему со всех сторон, нервно хлопали крыльями, крякали. Голодные, наверное, бедняжки. А прохожий… если бы он был нормальный, Марфа бы непременно спросила у него, не пробегал ли мимо этот подлец Мишаня, но прохожий на нормального не походил, на нем был черный плащ с капюшоном, который закрывал не только голову, но и все лицо. А Марфа вдруг подумала, что незнакомец этот не просто странный, а страшный, и пусть бы он поскорее ушел. Или вот она сама сейчас возьмет и уйдет. Ну его к черту, этого Мишаню!

Она уже почти решилась, когда незнакомец медленно обернулся и помахал ей рукой. Правильно она боялась! Таких только и бояться. Страшный человек, темный. Что снаружи темный, что изнутри. Подумалось вдруг, что вся эта неожиданная темнота идет от него. Надо уходить…

Не получилось уйти. Не дали. Кто-то с силой и злостью толкнул Марфу в спину, навстречу черной воде, почти в самые объятья Черного человека. Лучше уж в воду, чем так… Потому что у Черного человека не было лица. И с темнотой Марфа ошиблась. Темнота выбралась не из-под плаща, а из вот этих дыр, что служили Черному человеку глазами. Если у него вообще были глаза… Марфа закричала, замахала руками, пытаясь удержать равновесие, но все равно сорвалась в воду.

Холодная вода сразу же хлынула в горло, заглушила крик. Одежда тут же промокла насквозь, а удобные, но тяжелые боты потянули вниз, на дно. А какое здесь дно? И есть ли оно вообще?.. Боты надо было сбросить. Пусть жалко, но жизнь дороже. А плавать она умеет, еще в детстве папка научил, так что не надо паниковать. Сейчас бы воздуха глотнуть, и можно плыть к берегу.

Марфа рванула вверх, к мутному свету и воздуху. Сейчас, сейчас, совсем мало осталось…

Ей не хватило ни света, ни воздуха, потому что над головой сомкнулось что-то плотное и живое. Это живое больно било Марфу по голове чем-то острым, не позволяло вынырнуть на поверхность, не позволяло сделать даже глоточек воздуха.

Утки… Чертовы жирные утки! Ее топили какие-то глупые птицы!

Марфе удалось найти брешь в этой живой броне, вынырнуть, сделать жадный глоток, а больше не дали. Кто-то тюкнул ее в темечко, макнул обратно в воду, а брешь над ее головой тут же затянулась. На сей раз уже навсегда.

Умирать было страшно. А умирать из-за каких-то уток еще и обидно. Настолько обидно, что Марфа закричала. Это был немой крик. Не крик даже, а так… тихое вяканье утопленницы. Ноги обвили водоросли, потянули вниз. Утопленницам самое место на дне, рядом с русалками. Если повезет, ее примут в русалочьи ряды, и теперь уже она сама станет заманивать, завлекать и утаскивать на дно. А начнет она с Мишани!

Злость придала сил. Марфа заметалась, забила руками и ногами, разрывая тонкие путы из водорослей. К русалкам она всегда успеет.

Рядом что-то бухнулось, забурлило. А потом кто-то больно схватил Марфу за волосы, схватил и потянул вверх. Пусть больно, зато к воздуху, подальше от русалок. Она даже отбиваться не стала. Да и не было больше сил, чтобы отбиваться. Ни сил, ни кислорода. В горле и легких плескалась вода. Все-таки придется умирать, потому что до поверхности она не дотянет. А если даже дотянет, то там чертовы утки… Разозлиться на уток уже не получилось, вода заполнила Марфу всю, от макушки до пяток, словно бы она была сделана из стекла. Вот и конец…

– …Дыши! Слышишь меня, дыши!

Кто-то сжимал ее крепко, до боли. Орал в ухо и с силой давил на грудь. Из Марфы полилась холодная, пахнущая тиной вода. Марфа закричала и закашляла. А тот, кто давил и орал, похлопал ее по спине, сказал почти нормальным, только осипшим каким-то голосом: – Вот и молодец. Вот и умница.

Если молодец и умница, значит, живая. Не стали бы русалки лупить ее по спине и разговаривать басом. А кто же тогда?..

Когда вся вода вылилась и ее место занял воздух, Марфа перестала кашлять, встала на четвереньки и открыла глаза.

– Ты как? – спросил мужик, по самые глаза заросший бородой. Борода была черная, без единого седого волоса, а глаза васильково-синие, совсем как галстук Никопольского. – Живая?

– Живая… кажется. – Марфа попыталась принять более пристойную позу, но никак не получалось. Тело соглашалось стоять только вот так, на четвереньках. И чтобы видеть ее лицо, мужику пришлось сесть перед ней на корточки.

Он был весь мокрый, и волосы, и борода, и камуфляжная куртка цвета хаки. Он был мокрый и злой. Марфа решила, что злится он на нее, и уже приготовилась оправдываться. Да только не дал он ей оправдаться. Сидел на корточках, хмурил густые брови, зыркал васильковыми глазищами, рассматривал, а потом вдруг спросил: