– А если бы он вас там прирезал? Не подумали?

– Подумала. И испугалась – аж ноги подкосились, – призналась я, открывая окно и закуривая.

– Вечно вы – сперва делаете, потом думаете! – кипел от гнева телохранитель.

– Я больше не буду.

– Ну, детский сад – штаны на лямках! Взрослая женщина!

– Ой, Слава, ну, все!

– Отличный аргумент – «ой, все»! – передразнил он, въезжая в подземный гараж. – Я, кстати, узнал, что камеру на площадке сегодня проверять приходили. Правда, не нашли, как вы понимаете. И столкнулся я с юношей бледным прямо в процессе поиска аппаратуры – выхожу из лифта, а он шарится. Кто, спрашиваю, такой, а он мне – «Мосэнерго»! Ну, я его за шиворот потрепал. Юноша рассказал, что попросил его один дядя штучку из стены вывернуть и ему принести. Взял я этого товарища бледного и пошел с ним в скверик на Бахрушина. Сидели-сидели на лавке, но так никого и не дождались. Думаю, увидел заказчик, что он не один, и не подошел. – Слава помог мне выйти из машины и, закрыв ее, сунул ключи в карман. – Пришлось юношу отпустить.

– Мне кажется, это уже не так важно, – сказала я, направляясь к лифту.

– Думаете, это Невельсон?

– Тут и думать нечего. Больше просто некому.

– Ну, если сегодня-завтра его закроют, будет хорошо.

– Будет – если он поедет труп вывозить. А если нет?

– Ага – дождется, пока завоняет! – фыркнул Слава. – Поедет, ему деваться некуда.

В кухне на столе лежала сегодняшняя почта, вынутая из ящика домработницей. Я машинально перебрала газеты, и из их стопки на пол спланировал почтовый конверт. Я смотрела на него и боялась поднять, хотя всего пару дней назад ждала этого письма. Но сейчас мне казалось самым страшным открыть его и прочитать то, что я ожидала. Я опустилась на табурет, продолжая тупо пялить глаза на белый прямоугольник, лежащий на полу. Вошедший Слава удивленно посмотрел на меня:

– Все нормально? Вы почему не раздеваетесь?

– Да, сейчас, – пробормотала я, начиная выдергивать руки из рукавов плаща.

Слава, уже привыкший к моим странностям, помог снять плащ и унес его в прихожую. Я все-таки сделала усилие и подняла письмо. Оно действительно оказалось от Кирилла. Вскрыв конверт, я увидела три тетрадных листка, исписанных острым почерком Мельникова.

«Я знаю, что ты не хочешь больше никаких упоминаний обо мне, Варенька. И поверь, я не обижаюсь на тебя за это. Мне стыдно за собственное поведение тогда, в СИЗО, за те слова, что я сказал тебе. Я много ошибок совершил в жизни, и главная из них – я упустил тебя. Упустил и испортил тебе жизнь. Наверное, сейчас я расплачиваюсь в большей степени за это, а вовсе не за то, чем мы занимались с твоим дядей. Я втянул тебя в историю, использовал, шантажировал, подвергал опасности. Говорить о любви на этом фоне глупо и бессовестно. Но, Варенька, ты ведь знаешь – то, что было между нами, невозможно сыграть. Я люблю тебя – и с этим ничего невозможно поделать».

Прочитав это, я усмехнулась невесело – слова любви от человека, с чьей подачи у меня больше года сердце уходило в пятки от каждого шороха за спиной, выглядели, в самом деле, каким-то дешевым фарсом. Такое впечатление, что Кирилл, отбывая наказание, уподобился тем «заочникам», которые пишут сотни писем разным женщинам в надежде на возможную связь.

«Здесь удивительно длинные ночи, так что у меня всегда достаточно времени, чтобы обдумать все и начать строить планы на будущее. Ведь рано или поздно я отсюда выйду, и тогда мне нужно будет как-то жить. Ты не подумай, что я надеюсь на твою помощь, – нет, конечно. Я все-таки не настолько циничен и глуп. Но то, что ты незримо присутствуешь в моей жизни, дает мне надежду на будущее, пусть и не с тобой. Ты – моя звезда, моя недостижимая планета, к которой я буду стремиться. Ты – единственное, что заставляет меня надеяться и жить дальше. Варя, я догадываюсь, что ты не читаешь моих писем, но осуждать тебя за это не имею никакого права. Но если вдруг случится чудо и ты прочтешь это письмо, то будь осторожна. В свое время я рассказал о тебе одному своему английскому приятелю, рекомендовал тебя как блестящего адвоката, который практически не проигрывает дел. Он крайне заинтересован в твоих услугах. Но, Варя, послушай меня – беги от него. Запомни это имя – Лайон Невельсон – и беги в ту же секунду, как он возникнет на твоем пути. Это очень опасный человек».

Я отложила письмо на стол и согнулась, положив голову на колени. Надо же, как я все правильно угадала. Именно Кирилл «сосватал» меня Невельсону, а теперь, то ли испугавшись последствий, то ли просто из ревности начал закидывать меня письмами с предупреждением. Все-таки я неплохой аналитик и рассчитала все верно. Но что с того? Я уже влипла в историю, да еще в такую, где замешано убийство, – что может быть хуже? И никакие предостережения Кирилла уже не имеют значения и ничем не помогут. Я снова взяла письмо.

«Но я могу тебе помочь. Невельсон – настоящий уголовник, и если тебе вдруг придется с ним столкнуться, то вот несколько фактов, которыми ты сможешь его прижать. Но умоляю тебя, Варя, сперва заручись поддержкой этого своего приятеля, который помог тебе в деле со Снежинкой, потому что только он сможет тебя защитить. Ни полиция, ни закон – только этот уголовный дед, потому что у него есть для этого реальная возможность».

Далее следовали два листа с подробным описанием махинаций с недвижимостью, осуществленных Невельсоном в Англии и Австрии, а также пространные намеки на то, что адвокат, сотрудничавший с Невельсоном, сел в тюрьму по указке своего хозяина. Собственно, об этом я уже и сама знала. Кирилл прав – с этим можно идти только к Тузу, а уж он разберется, что делать дальше.

Аккуратно свернув листки и засунув их обратно в конверт, я унесла письмо в спальню и убрала в сейф. Силы внезапно меня оставили, и я упала на кровать прямо как была – в костюме. Если бы можно было лежать вот так вечно, даже не переворачиваясь на бок… Это избавило бы меня от множества проблем, в которых я не хочу разбираться. Наверное, я все-таки зря трачу жизнь на нелепое соревнование с мужчинами. Мужчина всегда прав с точки зрения современного общества. Прав – если женился, развелся, завел детей или не завел их, если сделал карьеру или не сделал ее. Он всегда будет оправдан и прав. С женщинами же все иначе. Вышла замуж – окрутила, не вышла – никому не нужна, родила – решила привязать ребенком, не родила – никчемная, даже этого не смогла, сделала карьеру – ну правильно, больше-то ни на что не годится, не сделала – дура, домашняя клуша, ума не хватило. И почему я вдруг решила, что могу бороться с этим «общественным сознанием»? Почему я, Варвара Жигульская, смогу изменить что-то в этой точке зрения? И – главное – зачем мне это? Мне почти сорок лет, я одинока, зато с блестящей карьерой и риском вот-вот остаться без головы. Отличная перспектива.

– Слава, сделайте, пожалуйста, чаю! – крикнула я, не в силах пошевелиться. – Я сейчас приду.

– Хорошо, – отозвался телохранитель, и я услышала щелчок кнопки чайника.