— За остальных мы не ответчики, товарищ командир. Видели четверых — руки подняли и в плен побежали.

Он сплёвывает, но тут вступает пулемётчик:

— Сами разобрались. Там и положили, гадов.

Я смотрю на них, потом на лейтенанта.

— А что вы скажете?

— Перед их ячейкой штук тридцать трупов. Рядом — броневик. Один ганс за ячейкой валяется. Видно, что придушили. Язык высунут и глаза выпучены. Не похоже, что врут.

— Да и я вижу, что не врут. Вот что, лейтенант: веди их в свою роту. Оформи, как полагается, пулемётчиками. Первый и второй номера. Поделись патронами. Я вижу, у них лента всего одна осталась. Комиссар где?

— У нас, товарищ капитан.

— Вот ему и отдайте. Кстати, как он?

— Нормально, товарищ командир. Стреляет метко, словно снайпер. Что не выстрел, то готов фриц!

— Вот ему и команда. Кстати, откуда вы, товарищи?

— Левченко, Пётр Семёнович. Секретарь Козелецкого райкома Партии. Второй секретарь.

— Рабинович, Иван Яковлевич. Заместитель секретаря городского комитета ВЛКСМ. Из Фастова я.

— Что же. Спасибо вам, товарищи. Честное слово, не в обиду будь вам сказано, не ждал я такого от вас. И рад, что ошибся. Низкий поклон вам…

Они уходят. А я никак не могу уснуть, взбудораженный происшедшим. Не все, оказывается, сволочи. И среди них нормальные люди попадаются…

Утро начинается с музыки. Над нашими позициями плывёт мелодия «Катюши». Затем, когда песня кончается, звучит гнусавый голос с жутким акцентом:

— Русский Ваньюшька! Сдавайсйя в пльен! Путешь шить, кушать пелый хльеп, яйко, сальо. Стреляйт сфой комисар-жид, комантир-юде, хоти в пльен. Путешь жить. Спать со сфой молотка.

Над окопами вдруг раздаётся гомерический смех. Да, такого ещё не было! Один голосок чего стоит! Видно, что и немцы озадачены. Голос затихает, затем как-то обиженно спрашивает:

— Это нье йесть смьешно. Почьему «ха-ха»?

Некоторые из нас, уже обессилев от смеха, валятся на дно окопов.

— Ферфлюхтер русише швайн!

Вот это другой разговор — тупоносая машина с огромными репродукторами стоит в тени деревьев, на холмике, до неё — с километр. Может, чуть побольше. Бах! Одинокий пушечный выстрел, и взрыв разносит агитустановку в клочья. Словно по команде немцы открывают ответную стрельбу. Вздымаются столбы разрывов, летят какие-то обломки, куски деревьев и брёвен. Снаряды рвутся и на линии нашей обороны, и в глубине, и перед нами. Так продолжается полчаса, затем вновь появляются танки.

Ну, на этот раз вы попали, ребята! ПТО на передней линии, а эти пушечки с километра снимают шляпу любому немецкому гаду. Точно, ползут, поблёскивая на солнце серой бронёй. Чуть позади глубокоэшелонированными порядками наступает пехота. Солдаты время от времени прикладывают к плечу оружие и стреляют. И метко, сволочи! Я замечаю, как пули время от времени жужжат над моей головой. Рядом вскрикивает боец, и присев на дно окопа хватается за развороченное плечо. Появляется санинструктор, вдвоём с помощником они накладывают бинт и утаскивают раненого по ходу сообщения в тыл…

Тысяча… Восемьсот… Семьсот… Низкий приплюснутый танк, в котором я узнаю «штугу» на мгновение замирает. Выстрел! Над моей головой с переливчатым журчанием пролетает снаряд и взрывается позади окопа. Барабанит земля, свистят над головой осколки. Пора! Кручу ручку индуктора полевого аппарата:

— Огонь!

Орудия стреляют по очереди, но так, словно бьёт гигантский пулемёт невообразимого калибра! Вражеские танки вспыхивают один за другим. Вначале слышится рокочущий долгий взрыв, затем подбитую машину мгновенно охватывает пламя. Мне кажется, что я даже слышу вопли сгорающих заживо членов экипажей. Но этот только кажется. Слишком далеко, да и взрывы изрядно притупили мой слух. Такое ощущение, что я все звуки слышу сквозь слой забившей уши ваты.

Между тем вражеская пехота устремляется вперёд. Пригнувшись и умело прячась за уже подбитыми машинами, они быстро продвигаются вперёд и оказавшись на открытом пространстве начинают окапываться. Огонь из стрелкового оружия усиливается, и пули всё чаще врезаются в бруствер моего НП. Пора уносить ноги.

Едва мы с телефонистом успеваем уйти и подключить телефон к линии, как на том месте, где мы только что были, вздымается к небу огонь взрыва. Вовремя мы ушли! Хотя чего удивляться? Вычислили нас вполне умело…

Ну что же, пора вводить в дело оставшиеся у нас гаубицы. Даю команду артнаблюдателю, и через мгновение оба уцелевших «Виккерса» гулко ахают из овражка за спиной. Ничего себе!

Взрыв швыряет сгоревший чешский танк словно пушинку, и тот несколько раз переворачивается вокруг своей оси. На втором обороте башня слетает с погона, корпус натыкается на бронетранспортёр и замирает на месте. Мгновением спустя грохочет сдвоенный разрыв.

Немцы не выдерживают, и начинают откатываться. В спину им бьют винтовки и трофейные пулемёты, устилая обгоревшую землю серыми мундирами. Отбились! Теперь надо ждать авиацию…

Авиация не заставляет себя ждать — четвёрка тупоносых бипланов, чем-то напоминающих наши «чайки», появляется из-за облаков и устремляется к нашим окопам. Но не тут то было, не зря же нам приданы курсанты артиллерийского училища!

Ребята уже разобрались с трофейной зениткой, и навстречу врагу тянутся, словно толстые шерстяные верёвки, счетверенные трассы! Наткнувшись на огонь Flak-системы, первый из бипланов разваливается в воздухе, а остальные резко уходят в сторону…

И снова артналет…

Основные потери мы несём именно от огня пушек. Танки и другую технику мы просто не подпускаем к линии окопов, расстреливая с дистанции, недосягаемой для их пукалок. Авиация больше нас не тревожит, видимо, опасаясь зенитного огня.

Зато к вечеру появляется делегат связи с приказом отступить после появления смены. И та не заставляет себя долго ждать: через три часа нас меняет полк НКВД в синих фуражках и танковая рота на новеньких «Т-34». Оставляем им трофейное оружие и пушки, а нас отводят в тыл.

Впрочем, это громко звучит — тыл. На деле мы маршируем на десяток километров вглубь наших же порядков и устраиваемся на отдых. Нас даже кормят горячей пищей.

Однако, отдохнуть не удается — едва я успеваю привести себя в порядок, как меня вызывают в штаб дивизии. Там уже сидят полковники, подполковники и даже один генерал. Представившись, как положено, начинаю доклад:

— В течение двух суток удерживал позицию согласно приказа. Уничтожено тридцать восемь средних танков, около пятидесяти легких, двадцать шесть бронетранспортёров, до тысячи человек пехоты и сбит один самолёт. Наши потери — сорок шесть орудий, безвозвратные потери — одна тысяча сто человек, ранено — тысяча двести.

Генерал бьёт по столу кулаком:

— Плохо воюете, майор! Столько народу положили, а у врага потери мизерные!