Вообще я относился ко всему этому скептически. Все же одно дело видеть мертвых, а совсем другое их призывать. Дощечкой, черт. Доской! Простой доской. Вполне возможно, что от призываемых уже вообще ничего не осталось. Тем более доска эта создавалась, как часть настольной игры, изначально совсем не связанной с мистикой.

Появилась она в конце девятнадцатого века с заявлением, что ее название древнеегипетское и означает удачу. Но это одна версия. Согласно другой ее название – это соединение двух слов «да» – французского и немецкого. «Оui» и «ja», то есть «Ouija». Хотя может, есть и что-то третье, кто его знает. Уж точно не я.

Нам же с созданием этой игрушки помог отец Антона. Он тоже воспринял это, как очередную ни к чему не обязывающую забаву. Настольная игра, чего уж там. Выпилил дощечку и указатель – он чем-то похож на куриного бога, только треугольный, отполировал, нанес цифры с помощью трафаретов и залакировал. Идеальная работа, просто не отличить от оригинала.

Вот только где она сейчас? Скорее всего, пылится на чердаке дачи Антона. Бывали мы там вместе пару раз. Там же и проводили всякие невразумительные манипуляции.

Наверное, мы могли бы страдать чем угодно, но доска казалась чем-то особенным и важным. Возможно из-за того, что в начале двадцатого века спиритуализм и мистика были небывало популярны. Даже больше – повсюду открывались спиритические салуны, где медиумы устраивали показательные сеансы связи с духами умерших. Впрочем, кто бы ни хотел пообщаться с мертвым? Пообщаться, просто вернуть на миг… Могут быть и более корыстные цели, но это так, мелочи. Детали. Главное, что публике нравился сей инструмент. Люди толпами приходили на показательные выступления, а богачи оставляли целые состояния, чтобы поговорить с усопшими родными, что было не более чем шоу. Хотя я полагаю, что и среди сотен шарлатанов были те, кто, как и я мог видеть мертвых и на самом деле с ними общался. Просто не может быть так, чтобы все было ложью. Не верю.

Сейчас, если бы кто-то слышал мои мысли, то обвинил бы меня в вере в пришельцев и теорию мирового заговора. Возможно, он был бы прав, но я всегда видел больше, чем обычные люди. На счет же заговоров, то почему бы и нет? Или все довольно прозрачно? Не мне судить.

Пришельцы? А мы в принципе можем быть совершенно одни? Может быть мы, наша планета, как самый одинокий кит. Поем, но никто нам не отвечает, и мы продолжаем плыть на своем корабле, на нашей планете, одни.

Кит тоже пытается общаться с соплеменниками, притом делает это постоянно, но поет так высоко, что никакой другой кит не сможет ему ответить. На этой частоте звука его просто не могут услышать.

Как так получилось – неизвестно. Может он гибрид, а может последний представитель неизвестного вида, но он одинок. Он не пересекается с путями других китов и наверняка думает, что кроме него тут никого нет. Поэтому я не буду отрицать чего-то, когда не знаю правды, пусть и очень хочу.

Убеждаю сам себя. Не верю.

Мы же долго пытались разузнать какой-то секрет доски, естественно, что не нашли. Ну, не было у нее особого двойного дна. Кто-то придумал, кто-то поверил. Ничего особенного. Я с таким же успехом могу взять клубок ниток и сказать, что он приманивает духов.

Но и у доски были свои особые правила.

Тем временем, пока я вспоминал, Антон рассказывал:

– Пожалуй, всю историю знает только Саша, – виновато сказал он.

А? Что я? Ничего не знаю! Не приплетай меня сюда. Вон к Ларсу обратись. Насторожился. Что успел уже пропустить?

– Тогда мы пробовали связаться с мертвыми.

Неужели он тоже вспомнил про доску? Не думал, что его мучают кошмары с тех пор. Видимо, я совсем не обращаю внимания на проблемы окружающих. Чувствую себя сухарем похлеще, чем Соха. Пытаясь отгородить его от правды, я забыл о том, что он тоже живой человек.

– Глупость какая, – поморщился Ларс. – Призраков и так полно вокруг. Приди туда, где кончают с собой, и узришь невнятную массу.

– Самоубийцы – это одно, – Кайса строго глянула на брата. – Общение с ними редко бывает успешным. Они же…

Она поежилась. Да, самоубийцы меняются больше всего. Это их наказание, если так можно сказать. Как писал дед, у самоубийц есть всего два пути – остаться здесь или пройти некой тропой, которая позволит им перейти в другой мир или даже больше. Однако тропа уже давно не хожена и поросла травой.

Почему-то вспоминается история о смерти и о том, для чего ей на самом деле коса. Она ведь не убивает, а просто сопровождает, точно добрый друг. Души бы без нее просто потерялись, им было бы страшно, а так есть та или тот, утверждать не буду, кто берет их за руку и отводит туда, где им положено быть. Самоубийц же никто не встречает. Они приехали раньше времени и тот, кто должен был их сопровождать, еще не пришел. Когда же смерть отправляется их встречать – никого уже нет. Душа разложилась или ушла.

К тому же суицидники лишены голоса. В отличие от других призраков они не могут говорить.

– Я не вижу сам, – Тоша сжал губы. – У меня нет природного дара.

– Тогда зачем ты хочешь стать таким, как мы? – очнулась Кристал, подскочила. Кажется, ей полегчало, а слова Антона и вовсе разозлили. – Это же мерзко! Точно душу облили нечистотами.

Вот оно как. Ей противен ее дар.

– Не все воспринимают это подобным образом, – я покачал головой. – Кто-то готов отдать все, чтобы один раз увидеть. Мельком замеченные облики, ощущения, явления. Человек инстинктивно жаждет познать правду. Я бы сказал, что это у него в крови. Нам хочется знать, что у чемодана есть двойное дно, а так же быть уверенными, что мы можем его открыть.

– Лучше и не скажешь, – хмыкнул Ларс.

– Я бы предпочла, чтобы дна не было вовсе, – девушка обняла Кайсу, точно плюшевого медвежонка, посадив перед собой. – Лучше бы не знать того, что розовые очки бьются.

– Они не могут существовать вечно, – заметил я. – Рано или поздно они треснут и разлетятся на осколки. И чем мы старше, тем будет больнее. Чем выше воздушный замок, тем страшнее с него падать.

Кайса закусила губу, Кристал промолчала. Каждый из них знает, что я прав, но пережитое не дает согласиться. Наши же чувства затмевают разум, не давая мыслить здраво. Их розовые очки уже разбились