respects a M-me D'Horrer. J'ecrirai la poste prochaine a M-r Guerke.

[Дорогая Софи.

С чего начну мое письмо? Нужно ли вывести вас на большую дорогу или одним прыжком перенести вас в деревню? Последнее было бы несомненно удобнее, особенно для меня, ибо этот путь уже мною пройден. Но так как это не вполне удовлетворило бы мою маленькую любопытную, то я возвращаюсь назад, и мы вместе совершим путешествие. Вообразите себе трех человек[236], которых вы, как я полагаю, настолько хорошо знаете, что избавите меня от описания их, и поместившихся в маленькой коляске, и, в чем я убедился потом, довольно узкой. Вообразите себе эти три фигуры, сидящие боком, как на обедах у Буало[237], с маленьким поворотом вправо, и вы получите верное представление об экипаже и о красивой группе путешественников. Впрочем, мы не оставили в Москве нашей изобретательности и скоро придумали садиться только вдвоем позади и помещать третьего на карауле спереди. Таким образом мы могли поочередно и очень удобно поспать. Теперь скажу вам, что я делал, когда я, в свою очередь, усаживался спереди в нашей маленькой коляске, не знаю, что делали другие в то время, когда я спал глубоким сном. Я пытался читать, но это было невозможно. При мне было только маленькое греческое евангелие, из которого я мог разобрать всего несколько строк, настолько толчки были сильны и печать мелка. Я попробовал сочинять стихи, но соловей поет только в тени дубрав, а я был выставлен на самое жгучее солнце; к тому же толчки нашего экипажа нисколько не походили на нежное покачивание, испытываемое на спине Пегаса. Я начал напевать песни Геништы[238] и мелодии из хора «Фрейшютца»[239]. На самом красивом месте наш возница, воодушевленный вероятно моим благозвучным голосом и всей экспрессиею, внесенною мною в пение, затянул во всю глотку какую-то странную песню. Не желая постыдно уступить, я возвысил голос и вступил в состязание с этим новым Орфеем. Однако, несмотря на все мои усилия, я принужден был сложить оружие, так как глотка у плута оказалась сильнее моей. После этого мне ничего более не оставалось, как считать версты. Так проходили дни. Иное дело ночью. При свете луны, расточавшей в продолжение всей дороги свое сияние, я свободнее мыслил и легче мог перенестись к вам, говорить с вами, слушать вас. Я забывался порой настолько, что кричал: «Стой!» И когда останавливались — я был в полном смущении: мне почудилось, что на большой дороге играют дети и что мы можем их задавить, А там не было, оказывается, ни души. Я грезил наяву. Вы легко можете себе представить, что в такого рода путешествии меняются только сцены и декорации, а не действие. Все сводится к приезду и отъезду. Не думайте, однако, что это все делается в одно мгновение. Между отъездом и приездом существует промежуток, нередко полный неприятностей. Славу богу, их на этот раз было не много. Но пора отпрячь наших запыхавшихся лошадей. Приезжаем в деревню, куда направлен был весь наш путь, а мы добрались только до конца моего листа. Ну что же. Путешествие я скоро забуду и впоследствии ничего не сумею о нем рассказать. Что касается деревни, то о ней я буду говорить в каждом письме и, по мере того, как будут возникать впечатления. Скажу вам только, что с восхищением я вновь увидел Дон, и не буду удивлен, если его волны станут для меня волнами Иппокрены[240]. Я даже не могу еще говорить о нем. Чувство слишком сильно, надо ему дать успокоиться. Прощайте же, будьте здоровы и обнимите

Вашего брата и друга

Дмитрия.

Поклонитесь Софье Патроновне[241]. Я бы написал еще, но могу вас уверить, мне положительно некогда.

Привет гг. Байло[242], Дореру[243] и Гениште. Мне очень жаль, что я не видел его перед нашим отъездом.

Поклон от меня всем. Засвидетельствуйте мое почтение г-же Дорер[244]. Со следующей почтой напишу г. Герке.]

3. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[245]

<16—26 августа 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Votre petite lettre nous est parvenue pendant notre sejour a Voronege ou nous avons passe deux jours. Il ne fallait rien moins qu'une lettre de maman et de vous pour nous distraire d'un ennui mortel qui semble avoir choisi cette ville pour sa residence. Mais chaque chose a son tour. Je recommencerai donc mes petites relations en suivant l'ordre chronologique qui, comme vous le savez, sert a classer dans la memoire les epoques les plus remarquables de chaque histoire. La notre, je le sais, n'est pas des plus importantes mais comme elle a bien quelque interet pour vous, c'est assez pour que je vous en fasse un recit detaille. Je crois vous avoir deja dit que de Toula jusqu'ici nous avons eu un chemin superbe qui etait egaye par la vue de plusieurs petites villes toutes tres jolies et surtout tres joliment situees sur des montagnes. Plus nous approchions du terme de notre voyage et plus le pays etait beau. Enfin de nuit a la lueur des eclairs et au bruit du tonnerre qui grondait dans le lointain nous arrivons chez nous; la sonnette nous denonce. On nous reconnait et, par consequent, les portes s'ouvrent. Tout s'anime; nous seuls, oppresses par le sommeil et la fatigue, nous avalons un peu de pain noir et de miel, nous nous derobons a la multitude pour nous mettre entre deux draps. Je ne vous parlerai pas de tout ce que j'ai vu en songe, je ne le saurais meme, je vous dirai seulement ce que j'ai vu a mon reveil: — un ciel couvert de nuages, une pluie battante, de loin quelques maisons et d'immenses jardins qui offraient l'aspect du desordre le plus accompli. Le tableau ne repondait guere a l'idee que j'avais conservee de cette campagne et soit que l'illusion ne fasse voir en beau tout ce que nous voyons en perspective, soit que les souvenirs de l'enfance portent toujours l'empreinte de la gaiete et de la joie, mais je n'ai plus retrouve qu'une ombre du passe. Les jardins sont convertis en des forets de cerisiers, de pommiers et de poiriers de toute espece; en un mot la nature y est toujours belle, elle