— Федоровым помчалась звонить! — заключила Старуха, взяла из вазы румяное сочное яблоко и с хрустом надкусила.

Действительно, не прошло и часа, как девочка вновь появилась в гостиной в сопровождении Алексея и Марьяны. Мужчины молча, коротко обнялись, Марьяна быстро взглянула на Виолетту, тотчас отвела взгляд и заплакала, прижимая к себе Катю.

— Я прямо с работы сорвался… — неизвестно зачем сказал Алексей, прервав долгую тягостную паузу.

Старуха вновь наполнила стакан Стаса.

— Папа, расскажи, как все произошло, — тихо попросила Катя.

Виолетта открыла было рот, но девочка решительно осадила ее:

— Я хочу послушать папу, а не вас.

— Эк она тебя! — воскликнула Старуха, придвигая к себе вазочку с орешками.

Рассказ Стаса получился сбивчивым и невнятным, впрочем, от человека в таком состоянии трудно было ожидать чего-то другого. Марьяна, продолжая плакать, тоже налила себе коньяк, Алексей не пил, слушал очень внимательно, то и дело задавая другу вопросы.

— А где ее вещи? — спросила вдруг Катя.

Стас растерянно взглянул на воспитательницу.

— Сергей вчера ездил их забирать и, кажется, положил куда-то в шкаф. Я сейчас принесу. — Виолетта вышла и вскоре вернулась с большим ярко-желтым пакетом. Отодвинув поднос, с которого так никто и не взял ни одного бутерброда, она постелила газету, чтобы не запачкать сажей столик, и стала осторожно выкладывать содержимое: носатый сапожок, полуобгоревшую лайковую куртку, остатки сумочки и зонтика, связку ключей от дома, золотые часы и кулон.

— Ужас какой! — воскликнула Марьяна.

Стас взял кулон и часы, вложил в ладонь дочери:

— Это тебе. На память о маме… — Не выдержал, отвернулся и всхлипнул.

Марьяна тоже зарыдала, глядя на обгорелые клочки сумки: "Господи, это ж я ей подарила на день рождения!.." Виолетта поспешила вернуть вещи в пакет.

— Ты бы тоже поплакала для приличия, что ли… — заметила Старуха.

Вазочка с орешками перед ней почти опустела.

— А когда похороны? — спросил Алексей.

Стас лишь покачал головой и кивнул в сторону Виолетты, мол, все вопросы к ней. Катя с удивлением поглядела на него.

— Послезавтра, — ответила за него гувернантка. — Я сегодня вечером собиралась всем сообщить.

— До сих пор не могу поверить, что Тины больше нет, — простонал Стас. — Не представляю, как мы будем жить без нее?

— Ничего, пап, не беспокойся, это за тебя сделают другие, — сказала Катя, на миг встретившись глазами с Виолеттой. — У нас тут уже, смотрю, новые порядки завелись, новые люди появились… Ладно, Яночка, я буду у себя, приходи. — И, не дожидаясь ответа, девочка поднялась и исчезла за дверью.

В дни перед похоронами Виолетта совсем сбилась с ног и была рада-радешенька, что догадалась вызвать дочь — по крайней мере, ей самой не приходилось возиться с мальчиком. Конечно, воспитательница из Анны была никакая, но она, по крайней мере, избавила Виолетту от забот о нем. Дом словно вымер, прислуга ходила на цыпочках, разговаривала чуть ли не шепотом. Катя совсем не показывалась, даже ела у себя, Стас никого не хотел видеть, и, когда нужно было поговорить с ним о чем-то важном, например попросить денег или выяснить, где могут быть документы на могилу Тининой матери, приходилось тратить немало усилий, чтобы вывести его из состояния прострации. Впрочем, Виолетту это вполне устраивало.

— Так даже лучше, — говорила она Старухе. — Сейчас главное — побыстрее со всем покончить, а уж потом мы с тобой Стасом займемся.

К счастью для Виолетты, агенты ритуального бюро хорошо знали свое дело, и подготовка к похоронам шла гладко. Единственное, что ее смущало, — услуги эти стоили совсем недешево. В общем и целом похороны обошлись в такую сумму, что Виолетта чуть не плакала, каждый раз отдавая деньги, будто платила из собственного кармана. Упрятав Тину в психушку, Виолетта почувствовала себя хозяйкой в доме. Она велела прислуге обращаться по всем вопросам только к ней и, когда звонил телефон, сама брала трубку.

— Простите, пожалуйста, Станислава, — просил звонивший, полагая, что говорит с секретарем или домработницей.

— Извините, но он сейчас не может подойти! — отвечала Виолетта. — А кто его спрашивает?

— Сергей Павлович Бугров, — представлялся звонивший.

— Ох, Сергей Павлович! — произносила Виолетта так, будто всю жизнь была знакома с этим человеком. — Здравствуйте, это Виолетта Анатольевна. Понимаете, у нас в семье такое горе, такое горе! Стас очень переживает, он просто не в себе! Мы так беспокоимся за него! Он не спал несколько ночей, только что принял лекарство и уснул, я уж не стану его будить, хорошо? Как только он проснется, сразу скажу, что вы звонили. Что передать?

Теперь звонивший был уверен, что разговаривал с кем-то из близких родственников.

На похороны Виолетта никого не приглашала.

— Знаете, это такое большое несчастье для нас! — говорила она. — Такой удар для Станислава, для детишек. Мы решили — пусть все пройдет как можно тише и скромнее, надеюсь, вы понимаете?

И звонившие соглашались с ней, хотя в глубине души кто-то, возможно, был удивлен или даже обижен.

Похороны действительно получились скромными и малолюдными. Правда, было множество венков и красивых букетов, присланных клиентами и партнерами Стаса, но собралось едва ли полтора десятка человек — домашние, Федоровы, несколько сотрудников из фирмы да престарелая тетка Тины, — кроме этой тетки и жившей в Австралии младшей сестры, родственников у покойной не было. Гроб, выставленный перед кремацией для прощания, был, естественно, закрыт и почти полностью засыпан цветами. Стас накануне сделал все, чтобы привести себя в норму. Бледный, осунувшийся, но трезвый и гладковыбритый, в новом черном костюме, он плакал над гробом жены, как ребенок. Виолетта цепко держала его под руку, то и дело промокая уголки глаз кружевным белым платочком. Анна в элегантной черной шляпке с вуалью держалась рядом, Катя, не изменившая своему традиционному одеянию (впрочем, на кладбище ее черные джинсы и балахон были вполне уместны), наоборот, стояла особняком. За все время печальной церемонии она не уронила ни слезинки, зато Марьяна, то сжимавшая руку девочки, то кидавшаяся на грудь к мужу, рыдала навзрыд, бормотала что-то бессвязное и после дежурных слов сотрудницы крематория, предложившей попрощаться с покойницей, вдруг кинулась на гроб подруги с отчаянным криком: "Прости меня! Тиночка, прости, я не хотела!" С ней сделалась настоящая истерика, что вызвало общее замешательство. Алексею пришлось ее увести. Финал мрачно-торжественной церемонии получился смазан.

Наконец роскошный бархатный гроб с телом неизвестной женщины, которой выпала страшная доля быть кремированной дважды, под траурную музыку отправился в свой на этот раз действительно последний путь, и присутствующие покинули зал прощаний. Снаружи уже ожидала своей очереди другая траурная процессия, и все поспешили к своим машинам — приглашенных оказалось так мало, что Виолетте даже удалось сэкономить на автобусе.